Герцогами в этом доме звали всех наследников, чем чаще — тем лучше: сеньор настаивал на том, чтобы они привыкали и к титулам, и к обязанностям. Пока Хуан в сопровождении жизнерадостной Тересы запоминал дорогу и комнаты, куда можно, а куда нельзя, он успел на всякий случай присмотреть три-четыре пути отхода. Побег — штука полезная, если что-то будет не так, он просто уйдёт.

Скорее всего, так и будет, думал Хуан, оставшись наедине с собой и тяжёлой дубовой дверью. Может быть, платить будут хорошо. Может быть, обойдётся без унижений и издевательств — прислуга как будто довольна жизнью. Может быть… Он наконец-то сможет решать сам. Но какую-никакую услугу герцог Алва ему оказал, и нужно хотя бы сделать вид, что новый слуга с благодарностью принимается за работу.

Он постучал. Ответа не было. Этикет предполагал ожидание… Хуан перебирал в памяти всё, что успел за почти сутки услышать о будущем господине. Образ складывался настолько жуткий и непонятный, что впору было бежать через окно прямо сейчас. Какие из этих сведений — правда, а какие — домысел, он знать не мог, но вывод очевиден: с младшим что-то настолько не так, что он умудрился в шестнадцать лет стать белой вороной в родной семье.

Ничего не скажешь, утешает.

Ждать пришлось долго, в итоге Хуан убедился, что никто его не видит, и зачем-то толкнул дверь. Открыто — небольшой зал, в углу застеленная кровать с пологом, множество пыльных и не очень книг на разных языках, пара сундуков, вероятно, с одеждой. Распахнутое окно выходит в сад — вот он, пятый путь побега.

Тереса клялась и божилась, что после пяти часов дон Рокэ возвращается с урока фехтования и вообще, где же ему быть, если не здесь? Правда, шёл седьмой час, а в комнате наследника было тихо и пусто.

Слуги подобострастны и вежливы, в рабов же подсознательно вбита ненависть к своим хозяевам. Хуан никого особо не ненавидел, но и нужды быть вежливым не испытывал — эта золотая середина позволила ему беззастенчиво обойти комнату трижды и заглянуть в книги. Давно он не читал на родном языке, нужно обязательно заняться этим. Если будет возможность. Впрочем, субъект, призванный лишать его свободного времени и требовать внимания, так и не пришёл… Ужинали в половине восьмого, сказала Тереса.

Что ж, на нет и суда нет.

Ближе к семи часам поднялся ветер, ветви толстого дерева стали скрестись окно. Оторвавшись от книги, которая с трудом, но поддавалась, Хуан не свалился с кресла только потому, что за последние несколько лет привык вообще никуда не падать, а крепко держаться ногами за землю в любой ситуации.

Его никто не предупреждал, что шестнадцатилетний герцог заявится через окно.

— Сеньор?

Наследник герцога, предположительно Рокэ Алва, спрыгнул с подоконника, захлопнул окно, быстро осмотрелся, бросил ему шпагу в ножнах; смахнул с плеч пыльную куртку, оставшись в белоснежной рубашке, двумя быстрыми жестами убрал волосы в хвост, сел за стол, раскрыл учебник — и через полторы секунды в комнату вошёл его отец.

— Заходил учитель Родригес. Нетрудно догадаться, что он хотел сказать…

— Очередной старый дуэлянт жаловался на ревматизм, — отозвался Рокэ таким тоном, как будто полтора часа прозанимался исключительно латынью, а сейчас его оторвали от дела. — Если в этом городе нет по-настоящему способного учителя, вы можете тренировать меня сами.

Уловив требовательный жест господина, Хуан взялся за ножны и слегка обнажил клинок: не лучшая в мире работа, но эта сталь видала многое.

— Сначала победи брата, — рассмотрев шпагу и вернув на место, дон Алваро вышел.

Хуан ожидал, что латынь полетит в окно или хотя бы в угол, но латынь не полетела. Что-то черканув пером, Рокэ привстал, перелистнул несколько страниц, не глядя, оставил закладку, затем рухнул обратно в кресло и, потягиваясь, посмотрел на него.

— Если что, я фехтовал, — сказал он и засмеялся. — Не то чтобы с учителем Родригесом, но это несущественно.

— Как скажете, сеньор, — расставаться со шпагой не хотелось, но его и не просили. Правда, попробуй полюбуйся тёртой сталью, когда тебя так же пристально рассматривает молодой дворянин. Не желая снова быть товаром на продажу, который дотошно разглядывают большую часть суток, Хуан посмотрел глаза в глаза и немного задохнулся. Как будто задираешь голову и смотришь в синее небо.

— Ты, получается, новый слуга? Почему у меня?

— Герцог передумал, сеньор.

— Сочувствую, — ухмыльнулся синеглазый ровесник. — И как тебя зовут?

Зовут? Ему нужно имя? Никакого смысла в этом нет. Многие, кого продавали по несколько раз, забывали собственное имя, потому что никто им не пользовался. Раб — он и есть раб, безголосый и при необходимости бестелесный, молча и беспрекословно выполняющий свою работу.

— Хуан, сеньор.

— Знаю, что сеньор, можешь не повторять… Я запомню.

И почему-то он был уверен, что Рокэ действительно запомнит.

***

Детство, проведённое в рабстве, первую половину коего он не помнил или помнил плохо, учило многому. Например, уносить ноги вовремя. В какой-то момент Хуан с хмурой обречённостью осознал, что пропустил нужный момент и, в общем-то, прямо говоря, остался. Служить. Насколько унизительно «служить» по сравнению с «быть товаром»? Можно было предположить, что слуг воспринимают хотя бы как людей, но и это под вопросом.

Большинство дворян, и не только тех, что гостили в особняке Алва, игнорировали существование снующих туда-сюда домработников, и от степени равнодушия зависело отношение к ним. Иногда не замечали жалостливо, иногда — воспринимали как данное, иногда злились, стоило попасться на глаза, иногда смотрели с презрением и разговаривали через губу. Конечно, были и те, кто снисходил до беседы; большого и неподдельного внимания удостаивались старые служанки, вырастившие своих господ и порой заменявшие им мать, что-то такое, родное, близкое, совершенно недоступное пониманию Хуана. Пожалуй, можно было принять — но не понять, не прочувствовать на своей шкуре. Он только видел чужие эмоции и не был уверен, что способен сам хотя бы механически скопировать что-либо, похожее на счастье.

Обязанностей у него оказалось немного, хотя разобраться в них стоило некоторого труда: герцог Алваро велел одно, Рокэ, едва услышав о приказе, тут же выворачивал его наизнанку так, что в итоге ему всё было можно — вопреки тому, что сказал отец, а Хуан тут и вовсе ни при чём. Выбрать что-то одно представлялось невозможной задачей, но, как сказал юный сеньор, зачем выбирать-то? Тут пригодилось умение лавировать между разными высокопоставленными людьми, не нарушая