Так пролетел год. Прошли первые месячные, она получила первую двойку (по математике, которая всегда была ее лучшим предметом), была впервые поколочена группой детей, включая трех девочек, которые год назад приходили к ней на день рождения. Они почувствовали в ней непростительную слабость. Но ничего из этого не оставило следа. Ей говорили, что лекарства работают. Она ощущала беззаботную тревогу, умом понимала, что все ужасно, но этот ужас не имел никакого значения. Она понимала, что нужно было спешить, но только не сегодня. Такая жизнь делала ее мрачной и заставляла чувствовать себя ненужной.
Это чувство тоже было ужасным, однако она не перестала ощущать ужасы жизни, когда перестала принимать лекарства. Все говорили ей, что не стоит этого делать, потому что внезапная завязка приведет к проблемам. То отсутствие спешки, которое она ощущала, распространилось на возможность сойти с ума от собственных экспериментов с психофармакологией.
Она действительно сошла с ума. Точь-в-точь как тогда, когда она однажды занималась серфингом и заплыла слишком далеко. Волны сбили ее с доски и начали вращать и швырять из стороны в сторону, так что невозможно было предугадать, откуда ждать следующего удара. Она захлебывалась и теряла ориентацию.
Без лекарств ее обуревали чувства. От безобидных замечаний она зверела или захлебывалась слезами. Шутки были смешными до икоты или незабываемо оскорбительными, а иногда и то, и другое. Она старалась скрыть это от родителей и учителей, но те все замечали. Ей приходилось идти на ухищрения, чтобы не принимать лекарства: прятать их под язык, а потом выплевывать.
Затем она начала понемногу ориентироваться в своих эмоциях, как в волнах на доске для серфинга. Она воспринимала вспышки ярости как феномен, ни в коей мере не связанный с объективной реальностью. Вспышки ярости были реальностью. Она их ощущала физически. Причиной их появления не были какие-либо триггеры в том мире, где жили все остальные. Они зависели от ее внутренней погоды, и переживала она их в одиночестве или же делилась с кем-то по собственному выбору. Она ценила свою внутреннюю погоду, усмиряла свои штормы, превращаясь благодаря этому в дервиша производительности, когда внутри ее бушевал девятый вал, а в часы затишья она расслаблялась и спокойно работала над вещами, которые ее волновали.
Она изучала расшифровки тех сеансов, когда ее пробуждали внутри компьютера и она теряла рассудок. В расшифровках она чувствовала бушующие ветры этих штормов. Они были просто ужасающи, когда ее разум был облачен в плоть.
Эти штормы казались ей чем-то влажным, гормональным по своему происхождению. Она считала, что штормы начинаются вместе с отливом какой-то таинственной жидкости от ее гланд. Однако, когда с нее срезали плоть вместе со всеми ее гормонами, проблемы ухудшились. Все стало просто неуправляемым. Она размышляла над этой тайной, думала, что, может, гормональными по происхождению были дисциплина и находчивость, выработанная возможность контролировать жидкости, которые орошали вычислительные перебои в ее сознании.
Они стабилизировали ее разум, переводили ее тайный язык настроений в технический словарь вычислений. Она не помнила об этих моментах, только видела перед собой журналы, но нетрудно было представить себе ту отчаянную спешку добиться связных мыслей среди бушующих волн паники: она была мертва, она была просто сочетанием кода и благих мечтаний, выведенных на новые высоты.
Держась на плаву в море собственного спокойствия, она ощущала неспешную срочность, то же противоречивое чувство, как и в детстве, словно все вокруг было тревожным, но она вовсе не была встревожена. Это чувство не было хорошим, но оно и не заставляло чувствовать себя плохо, а это уже была проблема.
Помог разговор с Удаленной. Помогло знание, что кто-то еще испытывает абсолютно такие же чувства, хотя они открыто никогда это не обсуждали. Удаленная казалась такой обычной и сосредоточенной. Это смягчило ее боль. Если со стороны Бес выглядела такой обычной и сосредоточенной, то, скорее всего, она тоже не теряет рассудок. Удаленная стала для нее чем-то вроде зеркала. Она смотрелась в него и чувствовала себя уверенней.
Она участвовала в подготовке к празднику, вела учет всех дел в главном зале Тетфорда, наблюдала за погодой, общалась с космоучеными и работала над оптимизацией кластера и прогнозным моделированием ограничений, которые необходимо будет применять к каждой модели в хранилище, когда их начнут по одной выводить каждую в своем симе. Работа с ГК была страшной и поучительной. Она завидовала уравновешенности ГК, однако его состояние в цифровой жизни было полным бардаком. Ему было гораздо хуже, чем ей в ее самые ужасные моменты. Ушельцы со всего мира пытались ей помочь.
Она переживала (переживала бесчувственно) о своих друзьях, находящихся в дороге в эту снежную пургу.
Стабильного сетевого подключения не было уже пять часов. Последнее, что она слышала, это о их выходе из «Мертвого озера». Они должны были вернуться два часа назад. Мачты микроволновых передатчиков за пределами космической станции периодически ловили удаленные ослабленные сетевые сигналы, достаточные для того, чтобы маршрутизаторы начинали обмениваться файлами зон и синхронизировать часы[73], а также получить метеорологические данные и нормализовать скачкообразную смену частот, чтобы потом пропасть с каскадной потерей пакетов и массой неправильных контрольных сумм[74], что делало данные совершенно не подлежащими восстановлению.
Сеть ушельцев отличалась от сети дефолтного мира. Она была специально разработана с учетом отказоустойчивости и предположением, что устройство, к которому выполнено подключение, могло пропасть и снова появиться без малейшего предупреждения, так как дроны, мачты, провода и оптоволоконные кабели ломались, рвались, исчезали и преднамеренно уничтожались. Предполагалось, что вследствие перманентной информационной войны сеть постоянно прослушивалась. В ней были обязательны подтверждения подключения, подписи и криптографические временные значения для устранения атак по принципу «человек посередине»[75]. Когда Бес перешла работать из Стенфорда в Университет ушельцев, эта сеть стала для нее крупнейшим культурным шоком. В некоторой степени она была медленнее, но без постоянных предупреждений о нарушениях авторских прав, бесконечных соглашений, которые нужно было прощелкивать, подозрительных отключениях «важных» ресурсов, когда начинались глобальные протесты.
Она буквально жила в сетях ушельцев. Она ценила проницательную гениальность ее архитектуры. Сайты, которые становились недосягаемыми, вновь возвращались к жизни благодаря функции самовосстановления сети, которая словно множеством ответвлений пыталась отыскать, куда можно подключиться, бесконечно нащупывала новые
