Похоже, что женщина за дверью никогда не спала. Возможно, это была не одна женщина, а два близнеца, или вообще робот. Она всегда была рядом: нейтральная, блокирующая коридор, сверкающая маленькими зубами. У Натали появились четкие фантазии о том, как жестоко она пытала бы эту женщину, если бы у нее вдруг оказался пистолет или электрошокер или обрети она способность двигать вещи силой своей мысли.

А что можно было двигать силой мысли… В комнате стоял стул, кровать, остатки обеда – то, что она не смогла положить в подъемник. Грязное белье, четыре стены, две двери, одно окно. В ванной комнате: рулон туалетной бумаги, зубная щетка с самовыдавливающейся пастой, пробиотический очиститель воздуха с землистым запахом, который напомнил ей почему-то о матери, хотя она не знала, пользовалась ли мама такой штукой. А также летально пахнущее мыло с перечной мятой, пользуясь которым она думала об отце. Мыло было упаковано в мягкие флаконы, на ощупь напоминавшие секс-игрушку.

Дверь не была заперта. Но женщина не давала выйти, однако, как ей напоминала Корделия при каждом своем визите, которые с каждым днем становились все более и более редкими, даже если бы она спустилась вниз по лестнице, то не смогла бы выйти за входную дверь в большой мир.

– Ты много времени провела в этом чудном мире зотт? – спросила она женщину. – Она выходила в коридор, чтобы посидеть там немного, поизучать своего врага. Перед этим она разговаривала с собой в комнате-клетке, специально выступая перед невидимыми наблюдателями или алгоритмами. Это ее несколько смущало, поэтому она начала проговаривать свои монологи перед женщиной, которая вполне могла сойти за статую.

– Думаю, что много. Таких, как ты, всегда безупречных в своей работе, постоянно нанимают все эти элитные бароны и плутократы.

Большинство моих друзей были зоттами. И так продолжалось, пока я не сорвалась с поводка и не привела домой простых граждан, которые тут же поняли, насколько здесь все извращено. Мои друзья все никак не могли понять эту жизнь своим умом, некоторые так до конца и не адаптировались, просто рассказывали, насколько это все, по их мнению, странно. Больше всего я недоумевала, когда они начинали говорить про наблюдение, как будто за ними наблюдают всеми способами, которые только можно себе представить: в их квартирах, в метро, в школах. Наивные! Как будто на тротуарах у них не измеряли походку, не вынюхивали выдохи углекислого газа на наличие запретных продуктов метаболизма.

Но теперь я все понимаю. Зотты сами следят за собой. Они не являются объектами для каких-то сторонних наблюдателей. Можно построить дом вроде этого без датчиков, в ретро-стиле, со шнурками, натянутыми вдоль стен, чтобы можно было позвонить колокольчиком в комнате для прислуги. Можно защитить все стены медной сеткой и сделать свой дом крепостью, непробиваемой для радиочастот.

Глаза и уши – неустанно всезаписывающие ангелы, которые вечно все помнят. Они и есть наша стихия. Я никогда об этом не думала, как рыба на самом деле не думает о воде. Но теперь я все понимаю.

Вот определение зотта: человек, который живет не так, как все прочие. Ты помнишь, что сказал Гэтсби? «Богатые люди не похожи на нас с вами»[53]. Никто больше не считает Гэтсби критикой. Сейчас эта книга вообще вызывает ностальгию. Или Оруэлл. Внутренняя партия с ее телеэкранами и выключателями. Почему зотты устанавливают телеэкраны в своих ванных?

Она подумала о том, насколько ироничной казалась запись и анализ датчиками ее рассуждений об этих самых датчиках. Она подумала о Бес, компьютере, который был человеком. Она фантазировала, что сеть в доме вдруг обрела самосознание, стала осознавать, что Натали говорила о ней, злилась на нее и хотела ее отключить. Не мудрено, что было выпущено столько сетевых опер о людях, убитых злыми компьютерами. Их сценаристы черпали свое вдохновение из дохлых фразочек типа: «Я не позволю тебе сделать это, Дейв»[54].

Женщина внимательно смотрела на нее, не мигая и не выказывая никаких чувств.

– Ты, наверное, чертовски хорошо играешь в покер. Я один раз наблюдала за Бифитерами[55]. Знаешь, в Лондоне. Лондон, что в Англии, конечно, не у нас в Онтарио. Это какой-то маразм. Притворяются, будто они деревянные солдатики, которые совсем тебя не замечают. Мне кажется, невозможно быть такой бдительной и зоркой, делая вид, что люди вокруг тебя совершенно невидимые. Если долго повторять это про себя, то волей-неволей поверишь. Ты же, с другой стороны, слышишь меня и видишь, но я как будто недостойна твоего внимания, если, конечно, не попытаюсь проскочить мимо. Ты слышишь меня. Черт, наверное, ты согласна с каждым моим словом, но то, что я говорю, – совершеннейшее ничто по сравнению с неподъемной истиной, выраженной в тонне денег, которую ты получишь, если будешь выполнять то, что тебе задано по дефолту; и не получишь ничего, если только послушаешься своей совести.

С другой стороны, может, я выдаю желаемое за действительное. Наверное, ты любишь дефолтный мир, думаешь, что странное дерьмо, которым пичкают тебя зотты, является доказательством их чудесного права рулить этим миром. Может, ты хитрое и ловкое животное, и за твоими холодными глазами нет ничего: никаких мыслей и чувств?

Она остановилась, поняв, что является зоттой, насмехающейся над человеком, который не может отреагировать на ее слова, так как зоттой не является. Ей стало стыдно.

– Извини, – сказала она и ушла в комнату.

Ее отец пришел на четвертый день. Она уже целых двадцать четыре часа не язвила над своей охранницей и совершенно сходила с ума от скуки. Она фантазировала, как у нее появляется блокнот и ручка и она изливает свои мысли на бумаге, а не перед этими невидимыми наблюдателями.

Отец выглядел уверенно и властно. Это первое, на что она обратила внимание: контраст между ее никуда не годными нервами и его спокойным внешним видом. Натали подумала, что он что-то делал со своим лицом, видимо, какие-то инъекции. Отец выглядел гораздо моложе, чем она помнила. Как будто ему только исполнилось тридцать пять. Он развернул стул, сел и положил руки на спинку стула, наклонил голову и улыбнулся, как будто они минуту назад смеялись вместе над веселой шуткой. Однако в его улыбке читалось что-то еще.

– Добро пожаловать домой, Натти.

Она подумала о том, что было бы здорово заморозить его таким взглядом, как у женщины-охранника, взглядом, который видел, но не признавал присутствия. Натали была так одинока, так маялась от скуки. Ее мозг походил на быстро вращающееся колесо, над которым вот-вот потеряет контроль бегающая там белка. Ей нужно было помедленнее говорить, даже если это будет спор.

– Мне нужно идти…