— Вернись ко мне, прошу. Ты мне нужен. Я больше не могу быть с Минхо. Потому что я хочу быть с тобой.
Если это был способ достучаться до меня, Томми, то ты облажался.
Порой мне кажется, что вся моя жизнь выдумана. А я сейчас сижу в комнате с мягкими стенами и болтаю с собственной смирительной рубашкой. Но если я не найду в себе силы встать, не найду цель, ради которой стоит встать, я действительно скоро окажусь там, где моя жизнь действительно станет выдумкой.
Ночью приходит Тереза. Я понимаю, куда ушел Томас, но его слова, все-таки въевшиеся в мозг, я прокручиваю вновь и вновь.
«Я не могу быть с Минхо».
Мне стоит бороться с самим собой хотя бы ради Томаса. Но… мое тело не слушается меня. Когда я пытаюсь пошевелить рукой, то дергаются лишь пальцы. Все мое состояние напоминает кому. Вот только в этой коме я чувствую все. Чувствую, как меня хлопает по плечу Тереза, зайдя в комнату. Она садится на край кровати и в отличии от Ариса и Томаса больше вообще не касается меня. Сидит тихо. Необычайно тихо. За эти три дня Тереза была самым разговорчивым человеком. А сейчас молчит. И я очень хочу спросить, что у нее случилось, но челюсть сводит при малейшей попытке заговорить. Но девушка сама подает голос:
— Я принесла для тебя благодарность. За то, что заступился за меня. Когда очнешься, загляни в шкаф.
Я слышу, как со скрипом открывается дверца. Девушка кладет туда что-то, судя по звонкому стуку об дерево, металлическое и тяжелое. И меня не съедает любопытство, так присущее мне.
Мне совсем не интересно, что она принесла.
Томас возвращается всего через полчаса. Выталкивает Терезу из комнаты, говорит идти им с Арисом завтра на занятия, а он справится со мной один.
А потом он ложится на кровать рядом со мной. И обнимает. Сгребает мое безвольное тело и прижимает к себе. Чувствую, как он упирается лбом мне в спину и тихо плачет. И в этом плаче столько боли, столько мольбы, что я, превозмогая себя, поворачиваюсь к Томасу.
Каждое движение отзывается болью. Но я обнимаю его.
Вот и всё. Я просто начинаю в него влюбляться. Прости, Соня.
========== Часть 12 ==========
Меньше всего мне хочется вставать с кровати. Кажется, что за все эти три дня мышцы просто атрофировались, превратившись в тоненькие, совершенно бесполезные нити.
И я бы не встал, потому что всего пять утра. Я не сплю уже которую ночь, а сегодня рядом со мной спал Томас. Вот только даже под его тихое сопение уснуть мне не удалось. В половине пятого кареглазый просыпается. Сонно трет глаза, потягивается, попадая при этом мне рукой по носу.
— Злобное утро, — смотря в потолок говорит, но как будто даже не мне. Мда, утро не из добрых. Томас засовывает руку в карман, ища что-то. Находит. Зажигалка и сигареты. В этот раз не ментоловые. Обычная синяя пачка Winston. Достает две сигареты, одну из которых протягивает мне. Забираю. Не дурак, отказываться не буду. Я приподнимаюсь на локтях, хотя это стоит мне больших усилий, и Томас, видя мои потуги, поддерживает меня одной рукой. Я дотягиваюсь до стоящей на прикроватной тумбочке пепельницы. Ставлю ее между мной и Томасом на кровать, как будто воздвигаю преграду. Пожалуй, некая преграда нам действительно нужна. Вот только она не помеха случайным прикосновениям. Томас чиркает зажигалкой и затягивается. То же проделываю я. И когда мы стряхиваем пепел, наши руки случайно соприкасаются. Рефлекторно отдергиваю руку и ловлю на себе грустный взгляд. Хочется сказать: «Эй, Томми, не принимай на свой счет». Но я будто язык проглотил. Молча курю, смотря, как тлеет сигарета, как сыпется с нее пепел на мою кофту, которую я точно после этих трех дней выкину или сожгу. Кончик сигареты становится заостренным, и я вспоминаю, как в одной из школ, где я раньше учился, девчонки говорили:
«Если кончик сигареты стал острым, — девчушка затягивается, наблюдая за бегущим вслед огоньком, оставляющим за собой пепел, — значит, в тебя кто-то влюблен».
Смотрю еще раз на свою сигарету. И щелкаю по ней так, что падает весь пепел, и тлеющий огонек затухает. Бред это все. Обычные девичьи выдумки. Томас тушит сигарету до того, как я успеваю повернуть голову и посмотреть: вдруг его тлеет так же, заостряясь? Глупости. Мотаю головой, отгоняя эти мысли. Томас встает, медленно потягивается, из-за чего его серая кофта задирается, обнажая его живот с тонкой дорожкой волос. И я замечаю, что слева, чуть выше ткани темно-синих джинс, тянутся три длинных и глубоких пореза.
И когда кареглазый выходит из комнаты, я стремительно задираю собственную кофту. Потому что около правого тазобедренного сустава у меня три длинных шрама. Похожие на те, что у Томаса. Значит, не лезвие. Бабочка*. Такой бабочкой я пытался однажды прирезать одноклассника. Впрочем, инцидент быстро замяли, а у меня появились вечером три длинных разреза.
Я рассматриваю все свои шрамы. На руках. На животе. Подтягиваю к себе ноги и закатываю штанины. Ноги.
Расстегиваю пуговицы джинс. Чуть ниже пупка один шрам. Несколько на внутренней стороне бедер.
Я только успеваю застегнуть штаны и опустить кофту, как в комнату заходит Арис. Он тихонько прикрывает дверь, доходит до кровати и, закусив губу, хмуро смотрит на меня. Потом плюхается на кровать, утыкаясь лицом мне в кофту. Я бы не рекомендовал ему это делать, потому что чем только от этого куска ткани сейчас воняет, мне даже представить страшно. Но Арис не отстраняется. Льнет ближе, как котенок, стискивает мою кофту в своих тонких руках и шепчет:
— Я так скучал.
Я улыбаюсь.
— Я тоже скучал. Поверь, настолько, что сейчас бы тебя поцеловал, но от меня вряд ли пахнет ромашками, — я смеюсь, надеясь, что мелкий хотя бы улыбнется. Сначала он мелко подрагивает, и я уже начинаю думать, что он плачет, но нет, он смеется. Поднимает головой и, смахивая выступившие от смеха слезы, говорит:
— Вставай и иди чисти зубы. Тут проветривать неделю придется.
Прыскаю.
— Не придется, мы тут накурим так, что ничем больше вонять не будет.
— Я верю в твой талант дымить, как паровоз, но правда, вставай, - мальчишка тянет меня за рукав, надеясь, что я тут же встану. Но нет, хрен там пел. И дело даже не
