В итоге я падаю с кровати, оказавшись всем бренным телом на полу жопой кверху.
— Я сдаюсь, — бормочу я, глядя в окно, где темно, хоть глаз выколи. Пять утра, смысл так рано вставать.
— Ладно, — как-то безразлично тянет Арис и выходит.
Через секунду мне становится понятно, зачем он уходит. Потому что в комнату заходит Томас, который бесцеремонно хватает меня за ногу и тянет по полу в сторону ванной.
— Томми, отпусти, я сам дойду, — я бью кареглазого по ноге, и тот отпускает руку, оставляя валяться меня посреди кухни. Шутки шутками, а встать правда сложно. Но Арис подает мне руку, и я цепляюсь за нее, надеясь, что мальчишка не упадет под тяжестью моего веса. Наконец, встаю, и, еле переставляя ноги, дохожу до ванной. Достаю щетку, включаю воду. Стою, с зубной щеткой во рту, пена от пасты аж льется изо рта на подбородок и кофту. Снимаю ее и кидаю на пол. Выйду из ванной и выкину к черту.
В таком виде меня застает Томас. Я смотрю в зеркало и вижу, как он подходит сзади. Обнимает меня одной рукой, второй забирает щетку и, вытерев всю пасту с моего лица своей рукой, говорит:
— Я жду, когда вернешься прежний ты. Тот, что всегда мог ударить, тот, что всегда всем дерзил. Не замыкайся в себе.
Я с удивлением смотрю на Томаса в отражении зеркала. Он обнимает меня, положив свою голову мне на плечо, говорит все это, дыша мне в шею.
Усмехаюсь:
— Тот, что всегда мог ударить?
И я бью его локтем под дых. Удар выходит, конечно, намного слабее обычного, но всё лучше, чем стоять и бездействовать.
— Ты думаешь, что я сопливый мальчик-гей, который поведется на благородные спасения и милые речи? — зло спрашиваю я у скорчившегося отражения Томаса. — Я ненавижу таких как ты.
Я лгу. Не столько Томасу, сколько себе. Я не могу его ненавидеть. Не теперь.
Быстро умываюсь и полощу рот. Скидываю вещи, не обращая внимания на смотрящего на меня Томаса. Пусть смотрит. Пусть знает, что мне похрену на него, на его присутствие.
Я раздеваюсь и захожу в душ. Включаю кипяток, чувствуя, как на коже остаются ожоги, которые будут болеть еще несколько дней. Причиняю себе боль, чтобы успокоиться. Слышу, как громко хлопает дверь. Видимо, Томас вышел.
Выйти-то он вышел, но и вещи мои с собой прихватил. А новых не оставил. Ну да, после нашего милого разговора он вряд ли сделает хоть что-то хорошее. Поэтому придется прибегнуть к помощи друга:
— Арис! — высовываю голову из-за двери. — Принеси мне из шкафа, пожалуйста, вещи. Любые.
Я стою, морожу яйца сквозняком от приоткрытой двери, и как бы в принципе забываю, что у нас по комнате имеет привычку шастать одна дама. Поэтому я спешно прикрываюсь полотенцем и закрываю дверь, когда на горизонте показывается Тереза, несущая в руках тарелку с чем-то аппетитно пахнущим. Девушка, услышав хлопок двери, смеется и говорит, видимо, мне:
— Что ты прикрываешься, у вас у всех суповой набор одинаковый, так что не парься.
Арис открывает дверь, и, в отличии от своей сестры, вовсе не желает на меня смотреть. Мальчишка просовывает руку с вещами в приоткрытую дверь, и, хотя я стою в полотенце, думаю, что под невинным взглядом этих голубых глаз я точно покраснел бы, хотя совершенно не умею этого делать. Забираю вещи у Ариса и начинаю одеваться. За дверью Арис и Тереза непринужденно болтают.
— Тереза, тебе мало парней по общаге ходит? — со смешком спрашивает Арис у сестры.
— Мало. Что мне те парни, когда на этого можно поглазеть.
— У тебя одно на уме, — тихо прыскает парень.
— А то, — смеется девушка.
Натягивая темно-синюю кофту и черные джинсы, я невольно думаю о том, что так непривычно слышать, как сестра и брат болтают о мелочах, смеются, перекидываются шутками. Потому что Арис любит свою сестру и ненавидит одновременно. Потому что сестра испытывает такие же чувства. И мне кажется, я начинаю понимать, как можно ненавидеть и любить одновременно.
Когда я выхожу из ванной, то происходящее на кухне меня немного немало удивляет. На столе, за котором обычно мы с Томасом делаем уроки, курим, в общем, делаем все, что угодно, но не то, для чего предназначен кухонный стол, теперь стояли тарелок десять с едой. Точно не меньше, потому что вся немаленьких размеров деревянная поверхность была заставлена едой.
— С чего этот праздник живота? — спрашиваю я, садясь рядом с Арисом.
— Ну ты несколько дней ничего не ел, Томас, к слову, тоже. Вот я и решила приготовить чего-нибудь, — Тереза непринужденно пожимает плечами и продолжает раскладывать вилки.
Спустя пять минут из моей комнаты выходит Томас, и я даже знать не хочу, что он там делал. Кареглазый садится слева от меня и, наклонившись так близко, что я чувствую исходящий от него приторный апельсиновый запах, шепчет:
— Загляни в шкаф. Это, наверно, Тереза оставила. Но я бы не рекомендовал пользоваться её, так сказать, благодарностью.
Отстраняется от меня, как ни в чем не бывало, а у меня аж начинают чесаться руки от любопытства. Я прекрасно знаю, что это чертово любопытство наказуемо, но ничего не могу поделать. Неистовое желание встать из-за стола и побежать в комнату убивается на корню, когда Томас сильно сжимает мою ногу под столом, не позволяя мне встать.
Арис и Тереза о чем-то болтают, а я, повернувшись к своему соседу, мило улыбаясь, шепчу:
— Ты бы знал, как я тебя ненавижу.
— Знаю, — ядовито улыбается Томас. — Только вот люби…
Договорить он не успевает, потому что меня зовет Арис. И я ему благодарен как никогда, потому что совершенно не хочу слышать это слово от Томаса. Не сейчас. И не от него. И не для меня.
Арис окликает меня только для того, чтобы спросить, буду я салат или нет. Если честно, то есть совершенно не хочется, поэтому я всего лишь для видимости кладу себе пару ложек какого-то салата, и начинаю разговор с Терезой.
— Где ты взяла все это? — я киваю на еду.
— На кухне попросила продукты и приготовила.
— Где? — смотрю на девушку как на второе пришествие. Где тут, кроме кухни, готовить?
— У нас вместо вашего холла есть кухня, там и плита с духовкой, и херова куча посуды, в общем, всё, что мы вытребовали.
— Хорошо
