Глава 21

НАШ побег из летнего двора я запомнила смутно. Только вода, стекающая по моим волосам, капающая на спину, помогала мне сохранять рассудок, достаточный для того, чтобы мертвой хваткой вцепиться в гриву Грача. Мои мысли впали в ступор, и сознание еле-еле держалось на поверхности, чтобы не потонуть.

Поначалу холодный голос Тсуги преследовал нас по сумрачной лощине, заросшей полумертвыми соснами. Меня пугали их согбенные силуэты, тянущие голые нижние ветки к руслу реки, как будто собираясь столкнуть меня с лошадиной холки.

– Да ладно, вернись! – звала Тсуга. – Мы могли бы сразиться с ним вместе, ты и я. Мы все еще можем попытаться. Он будет преследовать тебя. Только подумай, что это была бы за битва!

За этими словами последовал зов охотничьего рога, пустой и властный в ночном воздухе. Вдалеке залаяли гончие. Острая пряность смолы била мне в нос от хвойных иголок, раздавленных копытами Грача; он ни на секунду не замедлил хода.

– Прошу! – закричала Тсуга. – Я предала его. Он натравил их на меня. Прошу, пожалуйста, пожалуйста!

Ее вопли вместе со мной канули во тьму.

Когда я снова пришла в себя, то увидела Эмму на пороге нашего дома. Сжимая в руках сковороду – костяшки ее пальцев побелели от усилия, – она вот-вот собиралась врезать Грачу по голове.

– Мне все равно, кто ты и что ты здесь делаешь! – орала она. – Опусти ее немедленно и проваливай!

– Мэм, я…

– Ты хочешь узнать, скольким мужикам я засовывала внутренности обратно в животы? Фейри ты или нет, уверена, что и наоборот у меня сделать получится.

Я попыталась подать голос, но в горле так пересохло, что я не смогла произнести ни слова. Получилось издать лишь какой-то рвотный звук.

– Изобель! – одновременно воскликнули Грач и Эмма.

Я закашлялась; от последовавшего приступа тошноты рот наполнился слюной.

– Все хорошо. Не бей его. Он… – Еще один приступ кашля, выворачивающий наизнанку. – Он помогает мне.

Эмма помрачнела и, поджав губы, опустила свою сковородку.

– Отнеси ее в дом и положи на диван. А потом объяснись, пожалуйста. И начни с того, почему ты только что был конем.

Стены, казалось, кренились, пока Грач нес меня по дому через кухню, по коридору и к мастерской, где воздух до сих пор дышал льняным маслом, и даже темные силуэты декораций казались знакомыми. Дом. Я была дома. Тихая боль разрасталась в моей груди. Я не думала, что когда-то снова смогу оказаться здесь, думала, что погибну, так и не вернувшись. Когда он положил меня на диван, по щеке потекла горячая слеза. Мне нужно было так много всего сказать – столько других важных вещей, – но жалкое облегчение уничтожило все мои мозговые клетки, поэтому я смогла только взвыть:

– Эмма!

Она оттолкнула Грача; тот сообразил отодвинуться к другому краю дивана и неловко уселся на краю, как ребенок, которого только что отругали. Ладонь Эммы проскользнула между подушек; она обняла меня за спину, притягивая к своей груди. Я слабо цеплялась за ее руки, рыдая ей в плечо.

– О, Бель, где же твоя одежда? Почему из твоего платья сыплются лепестки? Ты не ранена? Они ранили тебя? Сделали тебе больно?

– Я в порядке, – провыла я ей в ночную рубашку. Не потому, что это было правдой, а потому, что хотела верить собственным словам.

Когда мои рыдания наконец превратились в судорожные всхлипы и икание, она положила меня обратно. К счастью, в темноте я не могла разглядеть огромное мокрое пятно, которое неизбежно осталось у нее на плече.

– Я принесу воды и лампу. Ты, – добавила она, взглядом пригвоздив Грача к месту, – веди себя прилично.

– Эм… есть, мэм, – ответил тот.

Как только Эмма вышла из комнаты, он оказался рядом со мной в мгновение ока и обхватил ладонями мои мокрые пальцы. В следующий момент зашипел от боли и потянулся за платком, чтобы прикрыть обрубок пальца. Я коснулась его щеки, и он замер; блестящие в темноте глаза смотрели на меня, не отрываясь. Я удивилась, какой горячей была его кожа: это значило, что сама я очень замерзла.

– Изобель, – спросил он, – ты в порядке? Честно?

Я обдумала его вопрос. Хоть и лежала без движения, каждый мускул моего тела едва не дергался в перенапряжении. От сердцебиения я слегка покачивалась, и ракушка уха ритмично шуршала об подушки, как будто я сгорела и превратилась в оболочку тоньше и легче бумаги.

– Не знаю. А ты? – прошептала я.

Он хотел кивнуть, но замер, не в состоянии завершить движение. Как глупо задавать этот вопрос друг другу, зная, что ни один из нас никогда уже не будет в порядке. И все же мне, завернутой в этот кокон из тьмы и усталости, устроившейся на неудобной и жесткой парчовой обивке моего дивана, казалось, что все случившееся с нами было не взаправду. Осенние земли, Могильный Лорд, весенний двор, Ольховый Король – все это казалось невозможным и ярким, как лихорадочный сон по сравнению с надежной реальностью дома.

– Ты обещал вернуть меня домой, – сказала я.

– Если бы только я сделал это раньше. Я…

Все еще касаясь его щеки, я легко провела большим пальцем по его губам, и он замолчал.

– Не вини себя, – успокоила я. – Мы сделали этот выбор вместе. Но нам нельзя здесь оставаться. Ольховый Король уже в пути, не так ли? Эмма и близняшки в опасности. Если с ними что-нибудь случится… нам нужно уходить отсюда как можно скорее.

– Изобель! – Эмма стояла в дверях; лампа высветила ее лицо, шокированное как моими словами, так и положением, в котором она нас застала. – Что бы ни случилось, ты больше ни шагу не ступишь из этого дома. Слышишь меня?

Она было набросилась на Грача, но его запыхавшийся и растрепанный вид в свете лампы заставил ее остановиться. Она прищурилась, подозревая то же самое, что пришло бы в голову и мне вплоть до недавних событий: единственной причиной, по которой фейри решился бы предстать перед нами в таком виде, могло быть желание обмануть нас. Разумеется, ей и в голову не могло прийти, что таким образом он старался уберечь последние остатки магии.

– Рассказывай, – отчеканила она. – Подробно.

К моему удивлению, он поднялся, расправил плечи и сделал, что ему было велено. Некоторые моменты он приукрасил, за что я была ему благодарна, но не упустил ничего важного. Пока он говорил, моя дремота постепенно таяла. С каждым словом воспоминания возвращались с остротой и ясностью, продираясь сквозь иллюзорную вуаль, отделяющую меня от ночных кошмаров. Лицо Эммы становилось все белее и белее; под конец оно стало практически каменным.

Чувство унижения захлестывало меня с головой холодными и горячими волнами, сражаясь с тугим узлом неповиновения, стянувшим грудь. От мысли, что она вот-вот посмотрит на меня с осуждением – или того хуже, с разочарованием, – хотелось свернуться в клубок и больше никогда не видеть белого света. Я никак не могла доказать ей, что любовь, которую мы с Грачом испытывали друг к другу, была настоящей и что мы заслуживали каждого отчаянного, безрассудного ее мгновения; и я уже устала, так устала нести на себе бремя этой любви как неудачи. Как преступления.

Те минуты, в которые я дожидалась реакции Эммы, были самыми длинными в моей жизни. Она слушала не перебивая. Когда Грач почти добрался до конца истории, ее взгляд скользнул по его левой руке, и между бровей пролегла морщина. Она никогда раньше не видела фейри раненым. Он поежился под ее пристальным взглядом, впервые за все время рассказа показав собственную нервозность. Принц народа фейри, в тот момент