Пол взрывается.
Все содрогается. Тибо отбрасывает назад в облаке каменной крошки.
Бомбардировка. Атака из-под земли. Тибо успевает заметить взрыв и пламя, бьющее сквозь землю, столб огня, который охватывает танкового кентавра, поглощает его, и пламя ревет, и План «Рот» тоже ревет, не понимая, что вызывает такие муки, а потом замирает. Разгорающийся пожар тоже останавливается. Наступает мгновение полной неподвижности.
И на глазах у Тибо все очень быстро повторяется в обратном порядке, как будто кто-то перематывает пленку, и огонь засасывает под землю. Он со свистом возвращается в новую расщелину. Забирая с собой танкоподобного демона, забирая его в бездонную пропасть, не оставив ни следа. План «Рот» проваливается в самую глубокую из ям.
Долгое время Тибо лежит и кашляет. На дне огромного кратера плещется тьма. Не видно ни танка, ни остатков танка, ни великанского торса. Тибо встает.
Снова раздается дробный перестук, тихий, трескучий взрыв в каком-то помещении неподалеку, и он пригибается. Но ничего не происходит, и Тибо опять выпрямляется во весь рост.
– Я достучалась до них, – шепчет Сэм. У Тибо звенит в ушах, но он ее слышит. – Тут была приоткрытая дверца. Я ее распахнула. – Благодаря энергии жертвоприношения. Благодаря тому, что она сделала с Алешем. – Они обязаны были сюда явиться. Ради этой… твари.
Она прислоняется к стене. Из машины вырываются искры. Несколько ученых еще живы и шевелятся, ползают в пыли.
– Это, – орет на них Сэм, – уж точно ни в какие гребаные договоры не вписывается!
– Ты сказала, они… твое начальство… не могут вмешиваться, – говорит Тибо. – Или не станут.
– Тут был барьер. Ты видел, что делали священники, пока маниф их не… остановил. А мое начальство хотело избежать конфронтации. Но я прорвалась. И они не могли закрыть глаза на такое. Это серьезный дипломатический инцидент.
В ответ на это Тибо долго смеется, и его рана болит. Даже Сэм улыбается.
Они бредут через разгромленное помещение, спотыкаясь, пока еще живые немцы отползают от них прочь. Когда перед Тибо оказывается голова изысканного трупа, он, поколебавшись, поднимает ее.
Она вполовину больше его собственной, но мягкая и легкая, как папье-маше. Ее глаза движутся в орбитах, с печалью глядят на него. Наверное, последний проблеск жизни. Поезд в бороде тихонько пыхтит. Гусеница не шевелится.
Они выходят в коридор и в самом его конце обнаруживают клетку, заполненную ужасными предметами. Куски сельскохозяйственных орудий, гниющая голова слона, листья, теннисные ракетки, пучеглазая рыба, конечности, пистолет, крошечная фигурка, гора кастрюль, глобус.
– Это все части изысканных трупов, – говорит Тибо. Груда мертвых компонентов, могила разорванных на куски манифов. Напротив мрачной находки – еще одна огромная машина, какой-то двигатель и койка, как в одиночной камере. От вони разлагающихся сюрреалистических творений желудок Тибо подкатывает к горлу.
– Они собирали то, что заменяет манифам кровь, – говорит Сэм.
Три стены комнаты покрыты хаосом трещин. Четвертая выглядит совершенно ровной, безупречной, неестественно аккуратной. Она оклеена обоями, и стекло в ее окне целое.
– Я слышал доносящийся отсюда шум, – говорит Тибо. Он перебирает груду останков стволом винтовки. Потом касается рукой, и мягкая, гниющая материя воплощенных наваждений пачкает его пальцы.
Сэм улыбается, но Тибо не улыбается в ответ. Он думает о погибших товарищах из «Руки с пером». Он глядит на безупречную стену.
– Наверное, ушло много энергии, когда твои боссы взорвали это существо, – говорит Тибо.
– Эту мерзость, – исправляет Сэм.
«Я спас Париж, – внушает Тибо самому себе. Он ведь уничтожил кошмарного демона. – Я спас мир». Внутри у него пустота. Они выходят из здания, и кажется, что солнечные лучи здесь падают как-то иначе, чем в старом городе.
Неужели все? Это и впрямь конец?
– Куда подевались солдаты? – спрашивает Тибо.
Они бредут прочь, шатаясь, и никто не пытается их атаковать. Они напрягают слух: кто-то ведь должен был броситься в погоню? Но никого нет. Тибо и Сэм чувствуют облегчение и, немного сбитые с толку, пытаются сохранять бдительность. Они идут, тяжело ступая, мимо грязных поврежденных зданий с обвалившимися углами. Они не выпускают оружия из рук, пока медленно продвигаются через эти призрачные кварталы, разоренные войной – продвигаются, как внезапно понимает Тибо, обратно к старым арондисманам.
А потом внезапно они оказываются на раздражающе безупречном участке Парижа. Перед ними разворачивается прекраснейший городской пейзаж. Идеальные фасады, яркие цвета, ни единой трещины. Даже небо кажется светлее.
Сэм и Тибо в недоумении останавливаются. Куда все подевались? И почему в этом квартале так чисто?
Улицы пусты, солнце высоко, тени короткие. Все вокруг как будто выдраили.
«Почему мы не прячемся?» – думает Тибо. Вообще-то им полагается пробираться тайком через руины. А где солдаты? Он окидывает взглядом красивые дома, не затронутые войной.
– Кое-что не сходится, – бормочет Тибо.
– Правда? Всего лишь «кое-что»?
Они снова идут, и безупречные, неповрежденные улицы все тянутся и тянутся. Вокруг ни единой живой души.
Они проходят мимо большого отеля. Он живописный, незапятнанный, всеми покинутый.
– Вот что не сходится: это существо, План «Рот», уже пробудилось, – медленно говорит Тибо. – Может быть, у них возникли трудности с воплощением в жизнь какого-то другого образа. Потому они и приносили жертвы. Они же что-то в таком духе писали, верно? Что у них проблемы, они пытаются что-то сотворить, но не могут. А ведь План «Рот» уже воплотился. Может быть, они поняли, что он не принесет пользы. Может, они даже пробовали от него избавиться, но не сумели убить. Но что, если они потерпели неудачу с призывом… чего-то другого? И вот теперь План «Рот» убит. – Сэм замирает. – Твоими боссами. Ты слышала тот шум. Когда План «Рот» умер, энергии высвободилось очень, очень много – в этом нет сомнений. Может быть, ее наконец-то хватило для того, что они замышляли.
Помедлив, Тибо прибавляет:
– Когда вы его убили, возможно, это стало очередным жертвоприношением.
Он смотрит в глаза манифовой головы, которую все еще несет в руках, и шепчет:
– Если смерть изысканного трупа питает План «Рот», то кого питает его собственная смерть?
Тибо и Сэм смотрят друг на друга. Оба молчат.
А потом бросаются бежать. Через улицы, которые не просто слишком вычищены, слишком идеальны, слишком пусты по нынешним временам – они еще и никогда не выглядели на самом деле так, как сейчас. Они нереальны. Тибо чувствует себя пятном, комком грязи.
– Мы думали, они кормят демонов манифами, – говорит Сэм. – А что, если все наоборот? Что, если они пытались призвать манифа?
И насколько он мощный, этот маниф?
Нацисты экспериментировали, пробуя взять ожившее искусство под контроль. Волко-столики подчинялись кнуту. Брекеровский гигант следовал приказам, даже рассыпаясь на части.
– Они пытались что-то призвать, – продолжает Сэм. Где-то слышна
