Вхожу.

Скрипят половицы. Под окном с опущенными жалюзи две древние кровати – еще советских времен, с металлическими рамами. Между кроватями тумбочка, на которой рассыпаны одноразовые шприцы и лежит обломок каменного угля.

Над тумбочкой тусклый ночник, подвешенный на вбитый в стену гвоздь.

Мочой воняет так, что я закашлялся.

Закрыв платком нос, подхожу ближе.

На серых несвежих подушках жёлто-белые костяные лица. Белки в красных прожилках, крохотные точки зрачков.

Потрескавшиеся губы.

Тот, что слева, что-то почуял, дернулся. Скрипнули широкие брезентовые ремни, перетягивающие высохшее тело.

– Аргыв-ввл! Выр-рыгл! Ры-гы-ры!

Что-то пытается сказать, изо рта тянется густая слюна.

Я перевожу взгляд на соседнюю кровать. Второй не реагирует. Глаза так и смотрят в потолок.

– Канарейки, – шепчу я и аккуратно прикрываю дверь в палату.

Остается только ждать.

Я послушно следую за Корженёвым. Молчу, внимательно смотрю по сторонам.

Кажется, он привыкает к моему безмолвному присутствию.

И тогда я изображаю панику.

Мы срываемся с места, Неприметный гонит внедорожник к институту, и доктор запирается в кабинете.

Но спустя три дня снова выезжает в город и берёт меня с собой.

Он очень озабочен и сосредоточенно молчалив. Мы проносимся сквозь Москву причудливым маршрутом. Короткие встречи, обмен десятком слов, досадливое цоканье языков – нет, не знаю, нет, не видел. Что вы, библиотека давно закрыта. Зачем вам Читатель, это же легенда…

В институт возвращаемся поздно вечером.

На подъезде к пропускному пункту меня начинает трясти. Сначала мелко дрожат пальцы. Потом перехватывает горло и темнеет в глазах. Смотрю в окно. На другой стороне улицы стоят три тёмные фигуры. Одновременно они поворачивают головы, смотрят на BMW. Мы сворачиваем к въезду, я теряю их из вида.

Достаю смартфон и привычно гоняю разноцветные кристаллики.

– Да выключите вы звук, – морщится Корженёв, и я давлю качельку громкости. Теперь кристаллики красиво лопаются в полной тишине.

В лифте немного отпускает. Настолько, что я могу нормально говорить и спрашиваю, нужен ли я сегодня вечером.

– Да, посидите в соседней комнате, – бросает доктор и уходит в свой кабинет.

Это плохо. В комнате видеокамеры, поэтому расслабиться не получится, а показывать, что я почуял «белых акул», нельзя.

Почему их чувствую только я? Нет ответа.

Почему их так боится Корженёв? Не знаю.

По идее, ничто не мешает этим людям в хороших деловых костюмах просто расспросить тех, с кем встречался доктор, и приехать в институт.

Тут я вспоминаю, как одновременно повернули головы одинаковые фигуры, и впервые задаю себе правильный вопрос – а с чего я решил, что они люди? И будут действовать, как люди?

Игра в вопросы-ответы помогает отвлечься. Я сажусь так, чтобы не было видно лица и рук. Сижу, кручу ленту Фейсбука в смартфоне и неслышно вою.

Они здесь. Они уже прошли пропускной пункт и приближаются к корпусу. Откуда я это знаю?

Меня затопила волна ужаса. Но так было даже лучше. Я потерял способность двигаться. Получалось только дышать. И ощущать каждый шаг этих троих.

Они вошли в вестибюль, и я увидел – не глазами, не картинкой в голове, а всем телом, – как стеклянные двери запечатывает прозрачная скользкая плёнка. С хлюпаньем присосалась к дверям, намертво срослась со стеной.

Трое поднимались по лестнице – гулкой и безлюдной.

Одновременно поворачивались головы, и я чувствовал, как они прощупывают пространство – ловят сигнал жертвы.

На втором этаже они разошлись, но я все равно чувствовал их как единое существо. И от этого было ещё страшнее. Восприятие растягивалось, словно резиновая лента, сознание не вмещало увиденное.

Кажется, лопнул экран смартфона, я сдавливал его в ладони, но уже не понимал, что делаю. Голову заполняли картины из разных концов коридора.

Выглянул из двери задержавшийся сотрудник-полуночник, открыл рот, увидев чужих, бледная рука поднялась в предостерегающем жесте и – истончилась, превратилась в тонкий гибкий побег, опутавший случайного свидетеля. Он залез ему в рот, раздулся, выпивая кровь, лимфу, все соки тела, он рос в голове, пока не треснул череп жертвы.

В дальнем конце коридора другая часть существа задумчиво наклонила голову и пошла по аварийной лестнице выше.

Я добрел до двери, открыл и вернулся за стол.

Интересно, а где Неприметный? Обычно он торчал в приемной доктора. Может, отлучился в сортир?

«Зачем я тут сижу?» – подумал сквозь заполняющую голову влажную жуть.

На подгибающихся ногах выбежал в коридор и наткнулся на человека в костюме.

Упал на задницу и тупо уставился на тёмную фигуру.

Рукава костюма, аккуратные снежно-белые лацканы с золотыми запонками, сухие загорелые запястья – они были единым целым. Словно у пластмассового солдатика.

Существо плавно вытянуло шею. Она тянулась и тянулась, пока надо мной не нависло бесстрастное лицо. На котором не было глаз. Каждая черта лица, каждая морщинка и складка были тщательно прорисованы на гладкой коже. Глаза расплылись, превратились в чёрные подвижные пятна.

В моей голове появилась картинка – беспомощная фигура на полу. Сидит, открыв рот.

Не та. Не издаёт звуков.

Гибкая шея повернулась на звук открываемой двери. В коридор вышел Корженёв.

Сипло взвизгнул и попытался захлопнуть дверь.

Существо плюнуло в него комком прозрачной слизи.

Триединое ждало друг друга.

Собрались перед дверью, вошли, аккуратно закрыли её за собой, и только тогда раздался крик.

Я полз к лестнице.

Встать не мог, голова плыла от заполняющих её образов того, что триединое делало с Корженёвым.

Им было что-то нужно. То, что у него было.

Когда они превратили ноги врача в желе, меня стошнило.

Я добрался до лестницы.

Трёхтелый кружил вокруг Корженёва в диком извивающемся танце. Я видел это с трёх разных точек – они вращались, взлетали в воздух руки, превращавшиеся в корни-щупальца, немыслимо изгибались ноги в безукоризненно отутюженных брюках, и от этого тошнило еще сильнее.

Меня била крупная дрожь.

В институте стояла невозможная тишина.

Лишь едва слышно хлюпала прозрачная плёнка, покрывающая дверь и окна. Она почуяла меня, зачмокала, содрогнулась, предвкушая.

Я побрёл к комнате охраны.

Оттуда можно открыть ворота подземного гаража.

В комнате никого. Темно, только мониторы отсвечивают.

На одном – кабинет Корженёва.

Врач лежит на полу, пытается подняться, беззвучно открывается чёрный провал рта.

Перед ним – срастается боками и спинами Трёхтелый, превращается в обманчиво неуклюжее изваяние.

Идола давно забытого нами бога.

Наползает на расползающееся по ковру тело.

Мне кажется, что даже здесь я слышу визг Корженёва.

Я решился вернуться к зданию института лишь три месяца спустя.

Жёлтое такси влилось в утренний поток, я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

Сейчас я уже мог заснуть без таблеток почти на три часа. Но всё равно, недосып сказывался, я задрёмывал в самых невероятных местах и подрывался, тяжело дыша.

Провалился в дрёму и сейчас, потому не сразу понял, что говорит водитель.

– А зачем вам заброшка-то?

– Что? Какая заброшка?

– Так по адресу этому заброшенная больница же. Известное дело. Но если решили посмотреть, так днём там делать нечего. Но вечером тоже не советую, там шибанутых шляется – сил нет. Тянет их туда, место нехорошее.

– Погодите. Там же