Остановился возле ячейки сто пять. Постоял, пытаясь понять – зачем сюда пришел. Двести шестнадцатая ячейка была открыта – нижние ячейки самые неудобные, заполняются позже остальных.

Павлов присел, заглянул в ячейку. Пусто. Запах. Пахло пустотой. И безысходностью. Мерзкий запах. Чего только не оставляют на хранение в автоматической камере. Просто вещи. Грязные вещи. Еду. Испортившуюся еду. Какие-то химикаты. Бензин и кислоту. Это запрещено, но кто может проконтролировать человека в автоматической камере? Да и в любой камере хранения. Но тут – особенно.

Пустота.

Павлов подавил желание залезть в ячейку поглубже, посмотреть, может… может, там люк какой-то. Чушь, конечно, но все-таки.

– Ты здесь? – прозвучало над головой. – Я так почему-то и подумал. Я сюда лазил. И в сто пятую – тоже лазил. Нет там ничего.

– Скажешь, просто так? – спросил Павлов, не поднимая головы. – Скажешь, совпадение?

– А почему нет? Я позавчера с операми разговаривал, так мне сказали, что при том этом… пассажиропотоке, что у нас, даже странно, что так мало пропавших, убитых, раненых… Статистика, мать ее, нечему удивляться. Что ты ляжешь, будешь делать, я спрашиваю, – Соколов присел на корточки возле Павлова. Указал пальцем: – Я думал, что вот то пятно – кровь. Полез, соскоблил. Оказалось – нитрокраска. Пролил кто-то. Говорят, на автовокзале в такой же камере нитроглицерин перехватить успели. Прикинь? Да и у нас тут. Помнишь, как наркоту изымали? Змей тех, помнишь? Что там было – кобры? Десять штук в контейнере. А прикинь, если змея какая-нибудь этим дерьмом надышится, а потом… это… мутировать начнет? И что? Вот поселится в камере…

– Там нет дыр, – сказал Павлов и выпрямился. – И ты завязывай с жутиками в видеосалоне, Артем. У тебя слишком богатое воображение.

– Да ну! А что делать? Я заснуть не могу, все придумываю.

– А что официально?

– Официально – пропал человек. Тела нету. А нету тела…

– Я понял. Я знаю. Почему мы решили, что это что-то изнутри? – Павлов посмотрел, наконец, в лицо Соколову.

– Чего?

– Ну почему мы решили, что это изнутри, из ячеек? А если это откуда-то сверху? – Павлов указал пальцем вверх.

Соколов поднял голову и посмотрел на потолок. Жестяные прямоугольные светильники с мерцающими неоновыми лампами. Половина не горит. Ничего крупного и тяжелого их крепление не выдержит.

– Фигня, – оценил Соколов. – А по периметру над ячейками – решетка. Десять сантиметров на десять. Даже если кто-то… пусть змея, дотянется и схватит, то никак не вытащит человека сквозь решетку. А если вытащит, то кровищи тут будет…

– Ну да, – согласился Павлов. – А пол?

– Бетон. Я уже все посмотрел. Хороший бетон, даже трещин нет. Так что… Разве что… Гипноз. Кто-то всех загипнотизировал, чтобы его не видели… И вынес, – Соколов на несколько секунд оживился, потом погас. – Ну да. Фигня. Зачем ему это вообще в камере делать? При нашем пассажиропотоке, мать его… Вон, за складами полгода назад человека подрезали, так пока вонять не начал, не нашли. Что ж ты ляжешь, будешь делать…

– Служить, Артем, – сказал Павлов. – Можно еще думать…

– О чем?

– Да обо всем. Например, сколько дней до следующего исчезновения, – Павлов сделал вид, что улыбается, и быстро пошел к выходу.

Вечером на кухне у Павлова прикинули, посчитали – выходило, что следующая пропажа будет двадцатого марта. Наверное. И поскольку две предыдущие были ближе к полуночи, то, сказал Соколов, с каких хренов ему время менять?

– Ему – это кому? – спросил Павлов.

– Ему, это тому, кто людей… – Соколов замялся, разлил остатки водки в рюмки, а бутылку поставил под стол. – Убивает.

– Почему убивает? – Павлов опорожнил рюмку. – Может, сразу жрет… Или утаскивает куда… Только вот, как и куда утаскивает… Слушай, Артем, а мы с тобой не сходим с ума?

– Я – нет! – отрезал Соколов. – У меня в голове все нормально. У меня только злость, как зубы сожму, так и цвиркает. Злость – цвиркает. Ничего… Вот двадцатого марта…

– Что – двадцатого марта? – спросил Павлов. – Что ты будешь делать? Начальство предупредишь? Засаду сделать предложишь?

– Я бы… я бы и засаду сделал, и снайпера посадил, только… Нет, тут личное дело у меня нарисовалось… – Соколов неловко махнул рукой, и рюмка, слетев на пол, разбилась. – Что ж ты ляжешь, будешь делать…

Соколов опустился на колени и стал собирать осколки.

– Нет, Серега, это, считай, личное. Личное. Это как у меня с тем стрелком в Афгане. Я ж тебе рассказывал, да? – Соколов собрал осколки в ладонь, встал и высыпал их в мусорное ведро. – Тоже ведь дух приспособился – один раз в день стрельнул и ушел… Ни у кого терпения не хватило, а я… я его достал. Достал я его… Мне медаль «За отвагу» досталась.

– И пуля, – подсказал Павлов. – От того духа. Сам же рассказывал… Тут тоже хочешь? Только тут ведь не пуля, сам понимаешь…

– Зато у меня… – Соколов покачнулся, но оперся о печку и не упал. – У меня пуля. Восемь штук в магазине, я…

– Спать на диване будешь, – сказал Павлов. – Я твоей Ирке позвоню, скажу, что в таком состоянии я тебя не выпущу в ночь…

Павлов глянул в окно.

– И в метель. Бери плед и двигай спать.

– Лады, – немного подумав, кивнул Соколов. – Но эту сволочь… Ее я достану. Вот увидишь – достану. Мне бы только его застать…

Павлов посидел, сжав виски руками. Из комнаты послышался храп Соколова. Павлов пошел мыть посуду.

Сорок один день – это не так много. Но и не мало. Павлов знал, что все это время от него и Соколова не зависит ничего, что и двадцатого марта может ничего не произойти, что просто два человека пропали странным образом, пропали – убежали, уехали… Решили, что так, без вещей, будет загадочно, что искать не станут…

Чушь, сказал себе Павлов. Это кто-то тут. В камере хранения. Сидит в ячейке, переваривает, а потом, когда голод станет нестерпимым, вдруг…

У Павлова стало привычкой каждый вечер спускаться в камеру хранения и проходить по ее проходам, прикасаясь рукой к ячейкам. Когда Соколов в первый раз заметил приятеля за этим странным занятием, то хмыкнул, будто собираясь засмеяться, но сдержался. Пошел следом, тоже время от времени хлопая ладонью по металлу дверок.

Двадцать третьего февраля, немного посидев с парнями в отделении по случаю праздника, прежде чем разойтись по домам, Павлов и Соколов спустились в камеру хранения.

Соколов что-то тихонько напевал, Павлов протянул руку к дверце сто пятой ячейки. Не дотронулся, пальцы замерли в миллиметре от нее.

– В «черном тюльпане»… – пропел Соколов. – С водкой… Оп-па… Ты слышал, Серега?

– Что? – спросил Павлов.

– Это! – Соколов указал на ячейки. – Там…

– Что там?

– Не слышал? – Соколов развернул к себе Павлова и двумя руками вцепился в отвороты его шинели. – Не ври, слышал! Слышал… Там он… Ползает… Там…

Соколов царапнул пальцами по пустой