Представив новый облик улыбчивой и милой Ульяны, Николаша опять почувствовал рвотные позывы. И не стал с ними бороться.
* * *Он снова сидел в той же каморке, за тем же столом из некрашеных досок, но как здесь очутился, не помнил и не понимал.
Мыслей в голове не осталось. Никаких.
Остались зрительные впечатления, но сильно урезанные – будто кто-то обкорнал ножницами края картинки, оставив лишь самый центр. Николаша видел кусок стола, стакан, водочный штоф (видать, уже новый, едва початый, в прежнем-то плескалось на донышке), а больше ничего, весь мир ужался до этого пятачка.
Потом он увидел чью-то руку, льющую водку в стакан и частично мимо, на стол. Лишь по рукаву студенческой тужурки понял, что рука его собственная. Конечность продолжила своевольничать, стакан пополз ко рту. Николаша не стал противиться, выпил.
В темноте за пределами крохотной области, доступной для взгляда, послышались шаги. Зазвучал голос мясника, и вот теперь-то в нем хорошо ощущалось сильное опьянение.
– Т-ты, К-колюня, ее руку и сердце… ик… просить… д-да? Ты ж мне… мне как сын теперь… забирай, что хотишь…
На стол, опять-таки за пределами видимости, что-то опустилось с легким стуком. А затем что-то другое – с противным сырым шлепком.
Максим Макаренков
Канарейка
Н а столе окаменевшая хлебная крошка. Давлю её указательным пальцем, рассыпаются колкие песчинки. Смахиваю сухую пыль со стола, в голове всплывает: «Лунная пыль».
Что это?
Любимая книга детства.
Недавно пробовал перечитать – бросил.
В сорок пять совсем не то.
Вот это да.
Начинаю вспоминать. Сам вспомнил возраст, всплыли подробности из детства. И недавние события.
Те, что произошли незадолго до того, как я попал на стол в Институте Экспериментальной Хирургии. В операционную, где, наверное, все белое, стерильное и очень яркое. И сосредоточенный нейрохирург деловито копался в том, что оставалось от моего мозга.
Хорошо копался, если я могу все это вспомнить и увязать в слова.
Трогаю шрам, который начинается у левого виска и идёт до самого затылка.
Шрам тоже деловитый и скромный. Почти незаметный под седеющим ёжиком.
Ноги сделались очень слабыми, и я вцепился в край столешницы.
Сел, столешницу так и не отпустил.
Оказалось – меня трясёт.
Только сейчас я по-настоящему осознал, что остался жив. Я продолжаю существовать в этом мире. Могу налить себе кофе. Насыпать сахар. Накромсать бутерброды.
Побриться.
Впрочем, от кофе врач советовал отказаться, чтобы не повышать давление.
Я просидел на кухне до темноты.
Потом робко включил свет в коридоре, комнате. Расстелил кровать.
Принял душ.
Все ещё не веря в происходящее, лёг спать.
Я очень боялся, что снова приснится авария, налетающий грузовик, кошмарное осознание окончательности происходящего. Сейчас все закончится, и никогда больше не будет ничего, а я этого даже не пойму, не смогу осознать.
Именно это казалось тогда самым страшным и нелепым.
Закрыв глаза, ждал, что снова, как в первые больничные ночи, увижу красную перекошенную физиономию водителя и чьё-то серое смеющееся лицо, высунувшееся у него из-за плеча.
В том лице была жутковатая неправильность, и я все смотрел и пытался понять, что же не так. Это было очень важно, но понять не получалось, мешал грузовик, который все надвигался, скрежетал, валился на мою «Тойоту».
Потом я помнил только слабый зеленый свет в реанимационной палате. Приходили люди тоже в зелёном, потом бывшая жена с сыном. Они по-настоящему беспокоились за меня, но у них уже была своя жизнь, множество дел. Они убедились, что я жив, и успокоились.
Я тоже успокоился и захотел спать.
Теперь я дома.
И тоже очень хочу спать.
Проснулся от неприятного ощущения скользкой сырости. Оказалось – пропотел густым холодным потом. Я задыхался и ворочался в мерзком желеобразном коконе.
Отбросил одеяло и побрёл в ванную смыть ночную дрянь.
Посреди коридора остановился он неправильной тишины. В ней был кто-то кроме меня.
Не в квартире. За дверью. Я точно знал, что там кто-то, кого вообще не должно быть в городских домах.
Противно закололо ноги. Руки сделались мягкими и чужими. Хотелось сесть и расплакаться от бессильной тоски.
Всхлипнув, я добрёл до двери. Задел ботинок, он бесшумно отлетел в сторону. Квартиру заливал тихий скользкий ночной ужас.
Посмотрел в глазок.
На лестничной клетке стоял человек, закутанный в серые лохмотья. Он нежно гладил дверь квартиры напротив. Лохмотья свисали лентами, колыхались, плыли в воздухе. От них невозможно было отвести взгляд.
С жутким отвратительным сладострастием человек вжимался в дверь, гладил ее, что-то шептал.
Каждое его движение было мерзким, но притягательным, я не мог оторваться от дверного глазка, казалось совершенно невозможным сделать хотя бы шаг назад.
Наоборот – я хотел открыть дверь. Чтобы видеть каждое его движение, слышать шепот серых губ.
Меня передёрнуло – почему серых? Затрясло крупной дрожью так, что я отвалился от дверного глазка и чуть не упал, запнувшись о ботинок, притаившийся в темноте.
Со свистом выдохнул. Провел рукой по лицу и снова посмотрел в глазок.
Существо стояло посередине лестничной площадки и внимательно смотрело на меня.
Тонкие серые губы неслышно и неостановимо шептали, прозрачные глаза с едва заметными зрачками смотрели с холодным жестоким интересом. Ленты лохмотьев змеино вились в воздухе.
Я повернул круглую шайбу верхнего замка. Щёлк, щёлк – с облегчением слушал, как входят в пазы надёжные стальные штыри.
Существо досадливо покачало головой и скользнуло вниз по лестнице.
Человек не может так двигаться, подумал я.
Я едва добрёл до кровати и провалился в сон.
* * *– Сознание выкидывает странные штуки, – откинувшись в кресле, доктор Корженёв крутил в сильных сухих пальцах «Паркер» и явно веселился, – если помните, я предупредил вас об этом сразу же, как только вернулось сознание.
– Но я не спал! Понимаете, это не был сон, бред, галлюцинация, – я старался сохранять хладнокровие, рассуждать рационально. Помогало, но не слишком. До сих пор чувствовал взгляд твари с лестничной площадки.
Корженёв подался вперед, навалился на столешницу.
– Вы, вообще, с чего взяли, что можете сейчас отличить реальность от галлюцинации? Я вас буквально с того света вытащил. Вы мёртвый были. Совсем. А я вас вернул, и операция была экспериментальной. Вас таких счастливчиков на весь мир десяток, а на Россию – трое. Послеоперационное состояние попросту не изучено. Базы нет, – развел руками врач.
Я вздохнул:
– Делать-то что, доктор?
Врач пожал плечами.
– Жизнью наслаждаться. Спортом заниматься. С красивыми женщинами знакомиться. Контролировать свое окружение, не подвергать сознание ненужным стрессам. Медитировать попробуйте, хуже не будет. Поймите, – он снова взял двумя пальцами «Паркер», – вам мозг пересобрали. Грубо говоря, сейчас нейроны в вашей голове восстанавливают связи, прокладывают новые дороги, по которым проходят
