После обеда его отыскала Кабила и с широкой ухмылкой заявила, что пора приниматься за настоящую работу.
30
– Каапуа, – произнесла Ксенпей, указывая в сторону и вдаль, на широкие синие воды. – Это – Река Цветов.
Покатый склон у них под ногами мягко спускался к реке. Деревья здесь постепенно сменялись кустарниками, низкой порослью и разноцветными травами, а все пространство вокруг Каапуа было усеяно красными, желтыми и оранжевыми соцветиями сонных маков, доходившими до пояса кричаще красными и сочно-фиолетовыми рододендронами, кобровой травой с бледно-салатными капюшонами и желтыми пятнистыми шеями, цветами, которые взрывались, точно фейерверки, и цветами, напоминавшими крошечные струйки разноцветного дыма.
Даже теперь, в самом конце весны, Джиан то и дело замечал одиночные плоты или корзины с цветами, плывущие к морю, словно отзвуки древних обрядов жителей горных деревень. Одно особенно сложное творение, крутясь и болтаясь на волнах, проплыло мимо них, оставляя за собой ленты ткани и просев под тяжестью жертвоприношений – цветков гуавы и граната. Так некоторые женщины просили божеств о ребенке – о девочке.
Джиан почувствовал, что его сердце болезненно сжалось, и пожелал, чтобы молитва неизвестной была услышана, чтобы ее благословили сильной и здоровой дочерью и чтобы эта маленькая девочка родилась много позже Рассвета Двух Лун.
Ни одно из внутренних переживаний не отразилось в его лице – ни восхищение красотой земель, ни радость от близости к воде, ни даже мысль о том, что, если бы он сейчас взре´зал горло Ксенпей ножом, то смог бы броситься в воду и сбежать. А еще лучше пойти на дно. Джиан позволил цветочному плоту промелькнуть мимо, не желая, чтобы излишняя заинтересованность навлекла несчастье на его хозяйку.
– Зачем ты меня сюда привела? – спросил он вместо этого.
Не то чтобы Джиан действительно ждал от Ксенпей ответа или верил, что она способна сказать ему правду.
Ее смех был таким же легким и сладким, как ветер в цветах.
– Это – твоя награда, как же иначе? Или ты думаешь, что я хочу склонить тебя к побегу? Оружия-то у меня нет. – Она широко развела руками и снова рассмеялась. Ее зубы сверкнули на солнце. – Я люблю приходить сюда и дышать воздухом, который не воняет по`том и ужасом. Или, может, мне нравится сидеть у воды? А может быть, я даже надеюсь, что ты побежишь и я смогу тебя выследить и съесть? Выбирай, что тебе больше по вкусу. – Ксенпей опустила руки, грациозно села на землю и закрыла глаза.
Джиан рассматривал свою йендеши, пока та медитировала, мягко сложив ладони на коленях, с чистым, простодушным лицом спящего ребенка. Он задавался вопросом, хотела ли она и правда, чтобы он сбежал, и что случилось бы, надумай он так поступить.
Плот сбросил все цветы в реку и постепенно исчез из виду.
Какое-то время в воздухе вокруг Джиана плясала колибри – может быть, думала, что он – огромный желтый цветок, – но потом улетела, заняв свое место среди медоносных пчел.
Над головой лениво планировал ястреб, надеявшийся поймать зайца.
Джиан закрыл глаза, прислушался к шуму ветра и начал ждать.
– Теперь ты справляешься намного лучше, – через какое-то время произнесла Ксенпей, не открывая глаз. – Ты хорошо учишься. Можешь искупаться, если хочешь. Я знаю, как манит тебя вода.
– Йендеши?
Ответа не последовало. Джиан смотрел на нее еще несколько мгновений, затем пожал плечами и по пологому склону спустился к воде, на ходу сбрасывая одежду и оставляя ее на земле. Он почувствовал, как перекатываются и сжимаются мышцы у него под кожей, и ощутил боль в шее, там, куда два дня назад его ударил Нарутео. Джиан встряхнул рукой: она все еще слегка немела. Он сбросил левую сандалию в траву, а правую – в ил на берегу реки, и вода начала плескаться у него под ногами, приглашая поиграть.
Джиан застыл посреди вздоха, все его тело замерло от внезапного удовольствия, такого сильного, что становилось почти больно. Вода оказалась пресной, неглубокой и переменчивой. Она пела о залитых дождем и скованных льдами горных вершинах, о цветах и лягушках, которые размножались в водорослях, и о долгой жизни камней. У этой воды не было голоса моря, но она пела, и сейчас этого было достаточно.
Сбросив свою человеческую сущность так же небрежно, как до этого сбрасывал одежду, Джиан скользнул в реку и позволил воде унести его. Всю жизнь его называли иссуком, детищем морской твари, но только в этот момент Джиан понял это выражение по-настоящему.
Ни один день здесь не давался ему легко. Дейченов перевели в Желтый дворец сразу же после отбора, и на третьи сутки Джиан решил, что умрет, как многие другие. Первые несколько дней ему давали очищающие зелья, лекарства и мерзкие по вкусу чаи, от которых у него слезились глаза, раздувался язык и клочками лезли волосы. В один день он покрывался зловещей красно-белой сыпью, а на следующий его тело пыталось избавиться от еды, причем с обоих концов одновременно.
Поначалу Джиана держали в личной спальне, а когда мальчиков наконец собрали в главной столовой, он увидел, что их численность снова сократилась почти вдвое. Джиан обрадовался, увидев, что Перри выжил – пусть его тело и было покрыто синяками и порезами. Он шел, шаркая ногами и согнувшись, словно старик. Джиан рад был видеть даже опухшую, мрачную физиономию Нарутео. Что же касается смешливого мальчишки из Шензу, сына ткача из Тенженя, мальчиков со свинофермы в Хоу… В конце концов они оказались ни чем иным, как мелкими жемчужинами, которые попросту смололи в пыль.
Последующие недели не принесли облегчения. Чистка прекратилась, и за этим последовало несколько благодатных дней покоя, пресная еда и даже редкие прогулки, но каждый миг за мальчиками следило бдительное око йендеши, и взгляда не в ту сторону было достаточно для того, чтобы навлечь на себя немедленное и болезненное наказание. Джиан быстро выучился держать голову опущенной, а рот на замке. У Нарутео, шея которого была по-бычьи неповоротливой, на постижение этой науки ушло больше времени, и он часто отсутствовал за обеденным столом.
Дни перетекали в недели, и каждый лунный цикл приносил новые мучения, сопровождавшиеся пинками, пробами и испытаниями, которые Джиан не мог предвидеть и которых не мог избежать. Из-за вопроса о матери его хлестнули по лицу кожаным ремнем. А за один взгляд на солнце он получил пять ударов палкой и на три дня лишился одежды. В то
