– А еще, как я вижу, по руке, лицу и ребрам. Неужто ты упала с лошади, а?

– Сказать по правде, на меня свалилась львиная змея.

– Надеюсь, ты хотя бы одержала над ней верх?

Последняя фраза принадлежала женщине по имени Адалия.

Сулейма пожала плечами:

– Я ведь сижу здесь с вами. А она нет.

– Фальшивая скромность фальшивой воительницы, – хмыкнула Адалия. – Только посмотрите на нее: волосы чужестранки, глаза чужестранки… Купленный ребенок, тут и сомневаться нечего.

Она сплюнула. Возмутительный расход воды.

– Можешь идти, Адалия. – Истазет отложила в сторону свой рожок с уской.

Ее глаза больше не смеялись.

– Раййха…

– Уйди. Сейчас же.

Когда Адалия с возмущением отошла, старшая женщина сделала странный, едва заметный жест.

– Я не стану извиняться за нее, эхуани. Ее мать убили чужестранцы, и она никогда не простит вас за это.

– Нас? Я вовсе не чужестранка. Я – зееранийка. Я – джа’акари, как и вы.

– Джа’акари – это те самые детишки, которые утверждают, будто живут под солнцем, а сами ютятся за каменными стенами и под глиняной крышей? – Ее смех был резким, как воронье карканье. – И меня ты тоже называешь джа’акари? Ну уж нет. Я – мах’зула, девочка. Мы все здесь – мах’зула.

– Мах’зула? – с придыханием переспросила Сулейма. – Первые женщины? Да их ведь не стало уже сотню лет назад. Даже больше. Мах’зула растворились в ветре.

– Неужели? И кто же так говорит? – Изборожденное шрамами лицо женщины дернулось в усмешке.

– Первая воительница…

– Ах да, Сарета.

Если бы рот Сулеймы распахнулся еще хоть немного шире, она смогла бы проглотить львиную змею.

– Неужели вы знаете Сарету?

– Да, я знаю о Сарете Джа’Акари. Известно мне и о прибывшей с севера повелительнице снов с волосами цвета луны, и о ее огненногривой дочери. Воин всегда должен знать своих врагов.

Эти женщины, эти воительницы были воплощением са и ка каждого сна, какой когда-либо снился юной Сулейме.

– Я не хочу быть вашим врагом, – сказала она.

Я хочу быть как вы, – подумала она.

– Неужели? – Женщина отсалютовала ей кружкой уски и сардонически улыбнулась. – Что ж, посмотрим.

Они говорили о многом, и их беседа затянулась до поздней ночи. Истазет описывала кочевую жизнь, такую же, как у ветров, песка и лун. Мах’зула никогда не оставались надолго на одном месте, никогда не строили поселений.

– Корни есть у деревьев, но не у женщин, – смеялась она. – Разве Акари сидит на месте, отращивает бока и рыхлеет? Нет. Вот и мы, его истинные воительницы, не станем этого делать.

Она рассказывала о том, как неслась бок о бок с дикими вашаями, связанными со всеми и ни с кем в отдельности, как охотилась, словно была членом прайда. По тому, что Сулейма не спешила ложиться спать, мах’зула догадалась о кошмарах, которые мучили девушку с тех самых пор, как та побывала у Костей Эта, и заметила, что вашаевские целители могли бы вылечить ее лучше любого человеческого короля.

– Вашаи обладают собственной особой магией, которая привязана к шипу и лунному свету и более могущественна, чем все, что известно нам, – произнесла она.

Истазет сказала, что Сулейма могла бы жить среди мах’зула, стать одной из них, свободно скитаться под бродячими звездами. Освободиться от всех матерей и своей собственной матери, выйти из тени отца, драконьего короля.

Стать свободной.

Когда Диди, свернувшись, спала в своей маленькой кроватке, Истазет подняла единственного выжившего работорговца – юношу столь молодого, что у него еще и борода вырасти не успела. Она связала ему запястья спереди и привязала к лошади, норовистой рыжей кобыле с впалой грудью и язвительным взглядом. При виде зверя юноша в ужасе закатил глаза, но стоило ему заговорить, как Истазет без всяких церемоний ударила его тыльной стороной ладони, да еще и рассмеялась, увидев выражение лица Сулеймы.

– Я знаю, что вы, неженки, позволяете мужчинам пастись на свободе, – поддразнила она девушку, – но их следует приучать с юности. Легче усвоить свое место в жизни с младых ногтей. А этот еще ниже мужчины, он – работорговец. – Она уставилась на юношу, и ленивая улыбка осветила ее лицо. – Вернее, был работорговцем.

Когда отряд подошел к краю разбитого ее матерью лагеря, Сулейма удивилась тому, каким незащищенным он выглядел, каким шумным, хаотичным и несуразным предстал перед ней. Кучка чужеземных солдат и даже джа’акари, словно дети, бегали по округе и звали ее по имени. Сулейме следовало бы винить себя за то, что она так долго пропадала и всех переполошила, и умом она это понимала, но почувствовала лишь стыд за других.

Истазет снова рассмеялась, несомненно, читая мысли по ее лицу, и приподнялась в седле, чтобы обнять Сулейму как истинную сестру по оружию.

– Неженка ты или нет, – сказала она, – у нас всегда найдется для тебя местечко, Сулейма Огненногривая. Возвращайся как-нибудь к нам, и мы сделаем тебя сильной, и у тебя начнется жизнь настоящей воительницы, а не бледная копия жизни, какую ты проживаешь сейчас. – Истазет передала ей поводок работорговца и растворилась в ночи.

Часть сердца Сулеймы ускакала в ночь следом с ней. Девушка не знала, станет ли когда-нибудь еще слово эхуани для нее таким же невинным и чистым, как в тот день, который она провела с мах’зула.

23

Лагерь никогда не спит, – подумал сын короля. – Кто-то постоянно точит ножи или мастерит новую пару сандалий, ест или пускает газы – даже во время войны, когда скрытность играет столь важную роль. Нынешний же лагерь являл собой не стратегическое объединение, а некую сумбурную смесь народа – бо`льшая часть его обитателей была молодыми воительницами, вооруженными и опасными, но встречались и старые политики, хитрые и коварные. Кроме того, здесь присутствовало несколько общественных деятелей, две семейные пары и по крайней мере три вида заклинателей. Воздух пропитался подозрением, магией и похотью. Столь ядовитая смесь никак не способствовала спокойному ночному отдыху.

Левиатус оставил попытки уснуть и, поморщившись, поднялся со своего матраса. Все равно ему нужно сходить по малой нужде.

Он начал пробираться к поспешно вырытым выгребным ямам и зарделся, проходя мимо зееранийского лагеря. От небольших, горевших тусклым светом закрытых очагов на него таращились блестящие глаза – глаза кошек и женщин, излучающих такой откровенный голод, что Левиатус пожалел, что не надел ничего поверх длинной туники с поясом для меча.

У зловонной песчаной ямы стоял всего один охранник, и Левиатус с облегчением вздохнул, увидев, что это юный подмастерье Зейны. Джа’акари редко догадывались отвернуться и дать мужчине возможность спокойно помочиться, а сдерживаться ему было все труднее.

Мальчик сидел, опершись спиной о кучу корзин и коробков, и широко открытыми глазами вглядывался в ночь. Когда Левиатус принялся опустошать свой мочевой пузырь, подмастерье покраснел и отвернулся, прижав тощие коленки к груди. Облегчившись, Левиатус повернулся к мальчишке и усмехнулся.

– Выпал жребий стоять