Еще двоих испытуемых постигла та же участь. Лашаи с йендеши скользили по рядам, подчиняя и время от времени убивая молодых людей. Когда они подходили к последним собравшимся, Джиан почувствовал первые колики в животе: нечто подобное он ощутил только раз, отведав ядовитого угря.

Все не так уж плохо, – думал он, чувствуя, как боль сначала взрывается, а потом уходит, пробираясь от живота к груди и наконец доходя до почек, чтобы затем снова вспыхнуть в желудке.

Совсем не так плохо. С этим я могу справиться.

У него были особые отношения с болью.

Как-то раз еще совсем мальчишкой Джиан прошлепал по лунной дорожке от дома до морского берега. Его звали чайки, волны и низкий, полный тоски голос какого-то огромного зверя, который обитал в морских глубинах и поднимал теперь из воды свою голову, чтобы спеть Джиану. Монстр пел об одиночестве, нужде и далеком доме. Маленький Джиан вошел в воду, пытаясь отыскать того, кому принадлежал этот вой, и его поглотило море.

Волна была холодной, непоколебимой; ее алчная пасть засасывала его ступни, голени и наконец раскрылась, чтобы проглотить мальчика целиком. До конца своей жизни Джиан будет помнить чувство, которое испытал, перекатываясь в воде из стороны в сторону. Его ноги и руки, лишенные всякого контроля, трепыхались, как у брошенной тряпичной куклы.

Теперь, упав на ноги, а после перевернувшись на бок, сжигаемый изнутри, точно он проглотил полную чашку морской крапивы и сорняков, Джиан был охвачен хорошо знакомым чувством беспомощности. Он мог умереть, а мог и выжить – в любом случае результат никак от него не зависел.

Джиан прижимался щекой к прохладному камню. Он чувствовал запах крови, дерьма и смерти и отчетливо различал желчную вонь извергнутой его желудком черной гущи. Люди кричали, люди умирали, но камень оставался прохладным и безмятежным, поэтому Джиан прижался к нему посильней и со вздохом закрыл глаза.

Где-то поблизости он услышал скрип тяжелых деревянных колес и шаги спешащих ног. Люди так близко носились туда-сюда. Кто-то пинал его и спотыкался о его тело. Боль приходила волнами, накатывала и стихала, накатывала и стихала, и с каждой волной уносилась частичка его существа. В одно из мгновений относительного спокойствия Джиан собрался с мыслями и поинтересовался, не умер ли Перри и не умрет ли он сам здесь в одиночестве, лежа на камнях с забрызганными рвотой волосами. Но пробудить сознание до такой степени, чтобы почувствовать что-нибудь по этому поводу, ему не удалось.

Вскоре боль поглотила его целиком, и Джиан исчез.

Боль отпускала его постепенно. Это случилось не сразу, резкой вспышкой счастья и благодатного онемения, но и не тянулось бесконечно, подобно гаснущему солнечному свету, который уступает место лунам. Окончание боли оказалось жестоким, полным гибели и злости: она из последних сил цеплялась за него своими когтями, пытаясь отщипнуть еще кусочек, выбить последний крик из его окровавленного горла.

Как только Джиан осознал, что кричит, он тут же умолк. Его голос прозвучал последним. Никто в округе больше не кричал, не плакал, не стонал. Казалось, что его жесткое надорванное дыхание, глухой стук сердца и скрип ногтей по камню были последними звуками в этом мире.

Но потом что-то заворчало, чихнуло и снова заворчало. Джиан услышал скрежет когтей по земле. Его лицо обдало горячим дыханием, и чья-то влажная плоть коснулась его кожи. Джиан попытался отпрянуть, закричать, убежать, но все, на что он оказался способен, когда открыл глаза, – это тонкий призрачный вопль.

Перед глазами все мутилось и плясало, точно он стоял за водопадом в сумраке, а то, что предстало перед ним, нельзя было объяснить с помощью здравого смысла. Золотые и серые тапочки, целый лес тапочек, пропитанных кровью и кое-чем похуже. Между этими тапочками и его лицом стояло какое-то маленькое существо в золотом ошейнике, напоминающее саблезубого пса или, возможно, свинью. У существа была густая, похожая на проволоку серая шерсть, длинный голый хвост, как у крысы, и вытянутая плоская пасть с плоскими закрученными клыками, которые цокали и терлись друг о друга. Существо смотрело на Джиана своими круглыми блестящими глазками. Оно снова коснулось его лица плоским влажным розовым носом, заскулило и помахало хвостом, довольное собой не меньше, чем дамская собачонка, которая только что выучила новый трюк.

– Дахвал, Джинджин, хорошая девочка.

Джинджин, если это и правда была кличка существа, махала хвостом с такой силой, что ее задние конечности плясали в такт.

– Это – дейчен. И, – голос казался удивленным, – кажется, он в сознании.

Серые тапочки скользнули к Джиану. Чьи-то руки подхватили его под мышки и потащили вверх, поставив на ноги при поддержке парочки лашаев. Он трясся и непременно упал бы, если бы его не удерживали в вертикальном положении, хотя слуги – оба гораздо более низенькие и хрупкие, чем он сам, – казалось, держали его, не прилагая ни малейших усилий.

– А, это юный мастер Джиан.

В поле его зрения показалось лицо Ксенпей. Джиан почувствовал, как содрогается всем телом. Слугам пришлось его встряхнуть, и его голова склонилась набок.

– Я очень рада видеть тебя живым. И в сознании. Этого я забираю себе, – добавила она, обращаясь к кому-то у себя за спиной. – В этом цикле у меня будут морские твари, а этот мальчик – чистый иссук. Только взгляните в его глаза.

Она снова повернулась к Джиану. В ее руках что-то блеснуло.

– Держите его крепче! – прикрикнула Ксенпей на слуг. – Я не позволю его испортить.

Она подошла ближе – так близко, что Джиан почувствовал запах сандалового дерева и корицы (так пахли масла, которые она наносила на волосы), а потом его щеки коснулось что-то холодное. Он бы отпрянул, если бы смог, но все, на что сейчас был способен Джиан – это дышать: делать вдох и выдох, вдох и выдох. Появился качунк, и новая боль вспыхнула у него в ухе, но на этот раз она оказалась маленькой и теплой, почти успокаивающей после всего пережитого.

Во рту был привкус тошноты, горьких снадобий и крови. Джиан попытался сплюнуть, мечтая сбежать и от привкуса, и ото всех ужасов сегодняшнего дня, мечтая набраться достаточно сил, чтобы плюнуть в круглое улыбающееся лицо йендеши. Но язык болтался мертвым грузом, а рот никак не хотел ему повиноваться. Все, на что сподобился Джиан, – это струйка слюны, которая стекла на ворот его окончательно испорченных желтых шелков.

– Очаровательно. – Ксенпей рассмеялась, и от этого сладкого девчачьего смеха волосы на затылке Джиана встали дыбом. – Разденьте его, вымойте и приведите в надлежащий вид, – приказала она лашаям. – Дейчен Джиан вернется во дворец в моем сопровождении. –