– Хафса Азейна. Клянусь солнцем, я рад тебя видеть.

– Неужели? – Она улыбнулась. Крови на ее зубах не было. – И вправду рад? Как интересно.

Измай выпрямился и перенес вес тела с одной ноги на другую.

– Я пришел, чтобы увидеться с Сулеймой. И… попрощаться.

Хафса Азейна прислонилась затылком к стене и прищурилась. Ее глаза превратились в щелочки.

– В словаре Синдана нет слова «прощай».

– Повелительница снов?

– В Запретном Городе говорят джай-хао, что значит до следующей встречи. Или можно сказать джай ту вай – пока дорога не приведет тебя обратно ко мне. Но у слова прощай нет ни одного синонима. – Она растянула губы в невеселой усмешке. – Когда мы покидали Атуалон, я собиралась увезти нас двоих в Кханбул, но мы оказались здесь, в Зеере, где прощай означает навсегда.

– Мне очень жаль, повелительница снов, но я вас не понимаю.

Хотя, по большому счету, ему этого и не хотелось. Все, что Измай желал по-настоящему, – это подойти к постели Сулеймы, наклониться и разбудить ее нежным поцелуем. И еще, быть может, вернуться к тому периоду жизни, когда такое желание казалось исполнимым.

– Конечно, ты меня не понимаешь! – взорвалась Хафса. – Ты всего лишь мальчишка. Твой путь пролегает между материнской палаткой и кухнями, туда-назад, не более того. Просто убирайся, оставь нас в покое. – Теперь она полностью закрыла глаза, и ее лицо спряталось за переплетением локонов, напоминавших морскую пену.

Измай снова замялся, раздираемый страхом перед заклинательницей и боязнью никогда больше не увидеть Сулейму. Затем он сделал долгий медленный вдох и расправил плечи. Он был зееравашани.

Мы – зееравашани, – согласилась Рухайя.

Ободренный этой мыслью, Измай прошел через комнату к тому месту, где лежала Сулейма, хотя и проследил за тем, чтобы кровать отделяла его от матери девушки. Конечно, храбрость – это очень хорошо и правильно, но злить повелительницу снов было бы чистым безумием.

Левая рука Сулеймы была скована гипсовой повязкой, а правая лежала на тонком покрывале ладонью вверх, и пальцы нежно сгибались в форме раковины, забытой на берегу реки. Измай поднял эту руку и развернул ее. Он осмелился взглянуть на мать девушки и лишь после этого прижался губами к тыльной стороне ладони. Веснушчатая кожа была сухой и плотно облегала кости; в тусклом свете она выделялась бледным оттенком желтого, словно сальная свечка, у которой только что затушили фитиль. Запекшаяся кровь осталась под ногтями, въелась в кожу на костяшках пальцев, застыла в уголке рта…

Измай очень разозлился на Сулейму, когда решил, что она выбрала себе другого гайатани. Но теперь он хотел лишь одного: чтобы она открыла глаза и рассмеялась ему в лицо, и он ни за что не станет жаловаться, если она не выберет его. Пусть только живет, пусть будет счастлива, и он больше никогда не омрачит ее путь своей тенью.

– Сулейма, – прошептал мальчик. – Сулейма… Мне очень жаль. Сулейма, ты меня слышишь? – Измай поднес ее руку к своей груди и опустил подбородок, когда его лицо сморщилось, как у малого ребенка. – Сулейма… Я сегодня уезжаю. Моя Рухайя выбрала меня среди остальных. Теперь я – зееравашани, ты можешь в это поверить? Ты меня слышишь?

Он хотел еще многое ей сказать. Хотел пригладить ей волосы, вымыть их, а затем снова заплести в косы и заверить девушку, что она будет самой лучшей джа’акари в истории. Хотел поблагодарить ее за то, что она не смеялась над ним и его глупыми мечтами о приключениях. Но слова застревали в горле, и Измай больше не мог произнести ни слова, боясь разрыдаться.

Он долго держал Сулейму за руку. Хафса Азейна тем временем сидела в тени, закрыв лицо волосами и так неподвижно, будто ее и вовсе здесь не было. Измай желал, чтобы запавшие глаза Сулеймы раскрылись и увидели его, желал, чтобы ее пальцы сжали его ладонь, желал, чтобы улыбнулись ее потрескавшиеся губы, чтобы она заговорила, нахмурилась и приказала ему наконец убираться. Чтобы она сказала хоть что-нибудь. Он всем сердцем желал, чтобы она проснулась и выздоровела, но неглубокое сиплое дыхание оставалось единственным звуком в этой комнате.

Она ушла, – подумал Измай, – ушла и бросила меня одного.

Слезы потекли у него из глаз и начали накапливаться в пригоршне ее ладони, но даже крика его души оказалось недостаточно, чтобы ее разбудить.

Измай поднес руку Сулеймы к своей щеке, а затем в последний раз поцеловал умытую слезами кожу, прежде чем положить руку обратно. Он убрал со лба девушки пару прядей тусклых рыжих волос, жалея, что не смог набраться храбрости и хоть раз поцеловать этот неподвижный рот. Может быть, если бы он это сделал, Сулейма проснулась бы и ударила его изо всех сил. Но рядом маячила ее мать, между ее полуоткрытых губ посверкивали зубы. Сулейма казалась такой безжизненной и безнадежной, что Измай не мог сделать ничего другого, кроме как похлопать ее по плечу и вытереть собственное лицо рукавом туники.

– Я ухожу, – сказал он ей и добавил: – Джай ту вай. Мы еще увидимся.

Улыбнулась ли повелительница снов при этих словах, бросила ли на него взгляд сквозь путаницу своих белых, как кости, волос? Измай не мог бы сказать этого наверняка. Слезы, застрявшие у него в горле, полились из глаз, и он вышел из комнаты наполовину ослепшим.

За его спиной послышался легкий шум. Измай закрыл уши ладонями и пошел быстрее. Ничто в мире не ужасало его больше, чем рыдания повелительницы снов.

Рухайя потерлась об него, чуть не сбив с ног. Измай припал к ее шее и прижался лицом к горячему колючему меху, позволяя рокоту ее дыхания и могучему барабану сердца оказать свое успокаивающее воздействие.

Она была твоей парой? – нерешительно поинтересовалась Рухайя. Она не слишком много знала о глупых нравах людей и терпеть не могла признаваться в собственном невежестве, но теперь разделяла его горе.

– Она была моим другом. – Измай отстранился и всхлипнул, радуясь, что поблизости не было посторонних свидетелей, и снова вытер лицо своей простой туникой.

Но не таким другом, как котенок-в-тенях.

Он слегка улыбнулся, и в животе у него заурчало. Неужели он способен чувствовать голод, в то время как Сулейма лежит на смертном одре?

– Не таким, как Дару, верно.

Мы могли бы принести ей мяса, – услужливо предложила Рухайя.

Измай вздохнул, а затем церемонно поклонился – потому что такой жест показался ему правильным, а еще потому, что ей нравилось, когда он проявлял к ней такое же уважение, как и к людям.

– Благодарю тебя, китрен, в этом нет необходимости. Моя… подруга… не может встать, чтобы поесть. Но спасибо за заботу.

Рухайя опустила голову. Черный кончик ее хвоста в неспешном ритме раскачивался из стороны в сторону, а глаза