– Ты как? – спросил зашипевшую от боли Теа.
– Хороший у вас тамада, – криво усмехнулась графиня, переходя на родной язык, – и конкурсы интересные[51]…
Глава 4
Левая рука тьмы
Грац, двадцать первое октября 1763 года
До Граца добирались долго. Начались дожди. Дороги раскисли. Лошади еле тащились, словно какие-нибудь худосочные клячи, а не запряженные цугом мощные арденцы. День зачастую походил на вечер. Ранние сумерки, где-то так. Настроение у обоих – но в особенности у Теа, – было нерадостное. Однако убивать их, похоже, перестали. Вернее, прекратились попытки отравить их или проткнуть холодным железом. Тем не менее оба – и Август, и графиня, – постоянно находились начеку. За едой и напитками следила Теа, а за дорогой – Кхар, ну и Август, разумеется, не дремал. Кое-какие приемы колдовства – например, обереги, охранные заклинания и прочие небесполезные в обиходе инструменты из арсеналов высшей и низшей магии, – действуют, по общему мнению, совсем неплохо. Если знаешь, конечно, чего ожидать. А вот с этим как раз все обстояло не так чтобы хорошо.
Август до сих пор не знал даже, на кого, собственно, объявлена охота. На него или на Теа, а может быть, и вовсе на них обоих. И это не говоря уже о том, что он и заказчика-то пока не вычислил. Кто? За что? Почему? Знал бы, соломки подстелил или еще что. Но, увы, не знал. А сил все эти заклинания отнимали немерено. Оттого, быть может, он с трудом сдерживал рвущуюся наружу злость, и единственным человеком, на которого не мог сердиться, перед которым пасовала даже его изначальная тьма, являлась Теа. Вот кому он готов был простить все на свете, кого опекал, кого – есть силы или нет – пытался поддержать.
«Такова жизнь, – вздохнул он мысленно, глядя на нахохлившуюся, закутавшуюся в меховой плащ женщину. – Не ведаешь, когда и где, не веришь, что такое возможно вообще, а потом раз – и все!»
Как ни странно, думал он сейчас не о смерти, а о любви, но так уж вышло, что его любовь по-настоящему открылась только в присутствии смерти. Когда обессилевшую от «переживаний» графиню доставили в гостиницу, и Август целиком увидел рану, нанесенную острием шпаги, вот тогда его и проняло. Как-то до этого момента он ни разу не думал о смерти как о чем-то реальном и возможном. Это, разумеется, странно для бретера и дуэлянта, но так все и обстояло. Даже на войне – а он по молодости лет участвовал в двух военных кампаниях во Фландрии и Брабанте – страх смерти, имея в виду настоящий осознанный страх, Августа не посещал.
Случалось, он тревожился и даже «трепетал» в преддверии тех или иных потенциально опасных обстоятельств – дуэль с сильным противником, штурм крепости, безумный эксперимент, – но труса не праздновал. Да и о смерти всерьез не размышлял. Вернее, если и размышлял, осмысливал и изучал – он ведь темный колдун как-никак, – то именно с профессиональной точки зрения. А вот на себя не примерял. Впрочем, он и сейчас за себя не боялся. Фатум. Чему быть, того не миновать. Но вот о Тане он в таком ключе думать не мог. Когда, освободив Теа от одежды, увидел рану целиком, так от страха за свою женщину едва не лишился чувств.
Если говорить начистоту, рана оказалась ерундовой. Глубокая длинная царапина. Даже зашивать не пришлось, одной магией обошелся, «склеив» края довольно редким «персидским» заговором. И тем не менее, представив, что и как могло произойти с Таней во время схватки, испугался так, что сердце пропустило удар. И вот это-то и стало приговором. Любовь оказалась на деле чем-то совсем не похожим на то, что он думал об этом чувстве прежде. Август ведь искренне считал, что раз уж объяснился женщине в любви, то, верно, и любит по-настоящему. А он Таню и замуж позвал, и был, между прочим, счастлив, получив ее согласие. Однако в том, что любит эту женщину, и в том, как сильно он ее любит, убедился только теперь, представив, что мог ее потерять. Так что все верно: думал о любви, а могло показаться, что о смерти.
– Холодно! – пожаловалась между тем Таня. – Все время мерзну. Напиться, что ли?
– Сейчас разгорятся дрова в камине, – утешил ее Август, – и сразу станет теплее.
Они только что добрались до Граца и заселились в лучшую гостиницу, какую смогли найти, опираясь на неверные воспоминания Августа. Однако даже здесь, в дорогой гостинице для «чистой» публики, не умели творить чудеса. В комнатах, которые снял Август, было холодно и сыро. Гуляли сквозняки. Впрочем, хозяин гостиницы старался как мог. Кроме камина, в котором понемногу разгорался огонь, в гостиную вскоре принесли две жаровни с раскаленными углями, а также киршвассер[52] и горячий, прямо из котла, бойшель – рагу из телячьих легких. Теа выпила стаканчик вишневого бренди, зачерпнула ложкой рагу, попробовала, поморщилась, но все-таки проглотила. Посмотрела жалобно на Августа:
– А чего-нибудь человеческого у них в меню нет?
– Сыр? – предположил Август, зная гастрономические предпочтения своей невесты.
– Пусть принесут сыр и ветчину, ну или колбасу какую-нибудь! – тяжело вздохнула женщина, проглотив еще одну ложку австрийского безобразия. – Нет, – сказала она твердо, откушав еще немного рагу из потрошков. – Так дело не пойдет! Налей мне еще водки, Август, а то меня сейчас стошнит!
– Сыр и ветчина? – переспросил присутствовавший при этом разговоре хозяин.
– Поленту[53] сварить сможете? – поинтересовалась разочарованная в жизни графиня.
– Не извольте беспокоиться… э?..
– Графиня, – подсказал Август, и колесо завертелось еще быстрее.
Слуги бегали как угорелые, багровый от натуги хозяин лебезил и предлагал услуги, Август наблюдал за Теа, а та, что характерно, получала от всей этой суеты неподдельное удовольствие. Ну и настроение заодно поднималось. И у нее, и у него. В результате еще через час, сытая (полента, желтый сыр и жирная ветчина!) и пьяная, графиня Консуэнская залезла в медную ванну с горячей водой и, блаженно
