И тут он услышал негромкий смех Борисова.

Ну смех и смех, что в нем такого. А сонливость начальника экспедиции как рукой сняло. Он вмиг открыл глаза:

– Что вас рассмешило, мистер Борисов?..

– Странность мироздания, мистер Гатлинг, – ответил топограф с вежливостью, которую при других обстоятельствах можно было бы счесть издевательской. Но сейчас Реджинальд отреагировал вполне корректно:

– Да уж, в чем, в чем, а в странности мироздания сомневаться не приходится. Но разве это столь уж смешно?

Борисов пожал плечами – Реджинальд не столько увидел, сколько угадал этот жест в беспорядочной пляске отсветов, теней и полутеней: костер бодро разгорался, весело потрескивая ветками. И сзади Реджинальд услышал голос жены:

– Мистера Борисова вдохновляет звездное небо.

В интонации голоса был юмор, сомневаться не приходилось.

Борисов вновь рассмеялся, как-то особенно одобрительно, и Реджинальд с легким уколом ревности понял, что русский понял сейчас его супругу лучше, чем он сам.

– Ну-ка, ну-ка, – заговорил он притворно-начальственным тоном, – выкладывайте, что у вас там за тайные знания?

– Все тайное становится явным, мистер Гатлинг…

– Совершенно справедливо, мистер Борисов, но хорошо бы поскорее…

– Тогда прошу!

И Борисов жестом волшебника вскинул руку – в переводе с невербального языка на вербальный это можно было трактовать как: «Я дарю вам небо!» – не меньше.

Гатлинг хотел было уже рассердиться: ну, будет экивоков, говори прямо! – но тут его прохватила такая догадка, что дух занялся.

Он резко сел. Потом встал.

– Ах ты… – само собою вырвалось у него. – Это… что же, наше небо?!

– Воистину так, – улыбаясь, заверил Борисов. – Небо нашего Южного полушария, именно с тем рисунком созвездий, какой и должен быть, согласно карте, от экватора до двадцатого градуса южной широты. Каждая звездочка на своем месте, как миленькая! Честь имею поздравить: мы снова в Африке. Можно сказать, что дома.

– М-м… Ухитрились проскочить обратно через перекресток миров?

– Надо полагать, так, – Борисов с наслаждением разлегся на траве.

– Земля чужих созвездий осталась в прошлом, – сказала Вивиан со странным чувством.

Реджинальд молчал, пытаясь свыкнуться с мыслью, что лесная развилка разделила их с немецкой экспедицией и Слейтоном на миллионы и миллионы миль, по меркам первичной Вселенной. И ОН! Куда делся ОН, где его искать?..

Он не заметил, как сказал это вслух.

– Черт его знает, – лениво произнес Борисов. – Может, и нигде не найдешь.

– Может, – вздохнул Гатлинг. – Очень и очень может быть… И куда приведет их тот путь, вот что интересно знать…

Ему и вправду интересно было это знать, но смысл у фразы был больше и глубже, чем только этот интерес. Она значила: странствие закончено. Вернулись.

Какое-то время он сживался и с этой мыслью, что было не просто, надо было что-то перешагнуть в себе. Но огонь костра, повеселевшие голоса парней, предвкушающих ужин и не знающих еще о том, что они вновь на родной Земле, на Земле-1… все это срастило мистера Гатлинга с реальностью. Он вернулся и психологически.

И взглянул на жену. Та ответила тоже взглядом, без слов: что будем делать теперь, с нашим новым знанием о мире?.. Он подумал, что будет непросто жить с этим новым знанием. Но что поделать! Другого пути нет, кроме как жить с ним.

Эпилог

Нью-Йорк, 4 сентября 1939 года

Вивиан проснулась, увидела в окне чистейшее, без единого облачка осеннее небо, ощутила тонкий аромат колумбийского кофе, услышала отдаленный шелест газеты… улыбнулась: так это ей напомнило давнее уже утро, с которого все и началось.

За исключением того, что не было огненного сна. Вообще никаких мрачных, пугающих, теснящих снов, тем более кошмаров Вивиан Гатлинг больше не снилось. Земля чужих созвездий начисто излечила ее от этого. Если что и снится, то светлые просторы, благодатное тепло, чуть ли не райские сады… Реджинальд иногда подтрунивает над этим, но уж что есть, то есть.

Миссис Гатлинг еще раз улыбнулась, встала, проследовала в ванную и вышла к завтраку умытая, причесанная, свежая, выглядя лет на десять моложе своих лет.

Реджинальд сидел за полностью сервированным столом с задумчиво-отрешенным видом. Нетронутый завтрак потихоньку стыл. Аккуратно свернутая «Нью-Йорк таймс» лежала в стороне.

– Буэнос диас, – в шутку приветствовала мужа Вивиан. Тот улыбнулся, но рассеянно, очень уж был погружен в думы. Супруга не преминула подшутить и над этим:

– Понедельник – день тяжелый?.. Чем так озабочен мой супруг и почему он не в офисе?

Супруг с трудом оторвался от самосозерцания, улыбнулся почетче и объяснил, что у него назначена важная деловая встреча на 16.00, и потому до нее он позволил себе быть свободным. Что же касается озабоченности…

– Вот, – кивнул он на газету. – Я, разумеется, вчера слышал по радио, но поверить не спешил. Однако, подтвердилось…

Подтвердилось то, что в войну Германии и Польши, как-то нелепо начавшуюся в первый день осени (Реджинальд тогда еще хмуро сострил: ну и какой дурак начинает войны в пятницу?..), вступили на стороне Польши связанные с нею союзническими обязательствами Франция и Великобритания. Понятно, что вместе с доминионами войну Германии объявили все английские и французские колонии, включая Индию, Канаду, Австралию, Полинезию… словом, на Земле не осталось ни одного континента без воюющей страны.

– Вот как, – медленно произнесла Вивиан. – И это значит… что война стала всемирной?

– Совершенно верно, – невесело подтвердил Реджинальд. – Не знаю, сколько она продлится, но формально теперь ту, Великую войну придется называть Первой мировой. Потому что вчера началась Вторая.

– Но, может быть, это дело двух-трех месяцев? – предположила Вивиан. – Ведь если Англия, Франция и Польша возьмутся за Гитлера всерьез с двух сторон, то он долго не продержится?.. Тогда вряд ли кто эту войну и назовет Второй мировой.

– Если! – с сарказмом воскликнул Реджинальд. – Вот именно – если! А что же раньше не брались? За этого мерзавца надо было браться еще год назад, а то и раньше! Так нет же, все умиротворяли. Чехословакию сдали ему, все надеялись, что остановится.