Тут мистера Гатлинга прорвало, он ударился в горькие разглагольствования. Да, разумеется, если французы, британцы и поляки навалятся на Гитлера во всю мощь, то сумеют намять ему бока. Правда, вместе с немцами на Польшу напала еще и Словакия – ну это уж совсем смех и грех… Да в том-то и беда, что могут не взяться! Ну, полякам, ясное дело, отступать некуда, а вот их союзники, шут их знает, войну-то объявили, а будут ли воевать, еще вопрос.

– Ты так думаешь? – удивилась Вивиан.

– Увы, – вздохнул Реджинальд и разъяснил, что вместо того, чтобы решительным ударом опрокинуть или хотя бы отрезвить Гитлера и его Генштаб, англичане с французами могут опять тянуть волынку, надеясь, что удастся избежать большой войны. А ее, похоже, не избежать, напротив, похоже на то, что нацистское руководство бесповоротно взяло курс на завоевание Европы. И кто его знает, что у него на уме дальше…

– Ну, во всяком случае, нас это не коснется, – уверенно заявила Вивиан. – Слава богу!

Однако Реджинальд и тут не спешил радоваться. Да, немцы-то вряд ли сунутся воевать с США, это правда. Но не стоит забывать, что у них в союзниках Япония! А эти спят и видят, как бы им установить контроль над всем Тихим океаном, а в этом деле им Америка поперек души, особенно Гавайские острова. Так что…

И Реджинальд нерадостно покачал головой.

Вивиан задумалась, мелкими глотками отпивая из чашечки. Помолчала и молвила:

– Ты знаешь, я вот думаю, что нашим немцам, возможно, и повезло, а? Как бы им жилось при Гитлере, вконец обезумевшем?.. По крайней мере Хансу. Я думаю, он бы с этим не смирился!

Реджинальд допил кофе, аккуратно поставил чашку на стол:

– И мне бы хотелось так думать. Но где он сейчас? Где все они?.. – здесь он слегка усмехнулся. – Кто знает, может, они встретились с той первой экспедицией! Мир, говорят, тесен. Иногда… Ну да что там говорить! Ты, дорогая, знаешь это не хуже меня.

Конечно, Вивиан знала и понимала это не хуже, а какие-то вещи в силу женской сущности могла понимать и лучше. Тоньше. Только она предпочитала не говорить об этом.

В тот незабвенный вечер, когда до членов экспедиции дошло, что они вернулись, вновь в родном мире, под знакомым небом – то обрадовались, спору нет. И все, за исключением, пожалуй, Пьера, испытали странные и сложные чувства.

У каждого они были свои. Но каждый пережил нечто пусть немного, пусть самую малость, но грустное. Слишком сильным было пережитое, чтобы вот так просто взять и стать прошлым, как всякое иное прошлое. Казалось, каждый держит про себя мысль хотя бы раз вернуться сюда и еще раз попробовать проверить на себе масштаб живой Вселенной.

Реджинальд думал об этом, пока возвращались к реке, пробираясь сквозь джунгли своей же просекой, немного уже заросшей; думал, когда, обнаружив в целости и сохранности катер G-201 (плот куда-то делся, но ломать голову над этой загадкой не стали), отправились в обратный путь, куда более быстрый, так как катер весело бежал по течению… Думал, когда достигли владений Яна-Франца.

Его подданный Пьер после странствия с белыми людьми разительно переменился. Из робкого, зашуганного собственным дурным мировоззрением дикаря он превратился в уверенного, с бравой осанкой молодого человека, почти на равных держащегося с белыми людьми – и те, пусть с незаметными снисходительными улыбками, но одобрительно посматривали на него. Особенно Хантер взялся опекать юного туземца, чем довел до амбициозных замыслов – а впрочем, надо полагать, они зрели в нем и раньше, просто доктор окончательно сформировал и отточил их, возможно, и сам о том не думая.

Ванденберг потом передавал:

– Наш-то красавец чего задумал, знаете?.. Колдуном в племени стать! Спихнуть с места того старого черта, что мы видели. Причем, говорит, действовать буду хитро, не сразу, а постепенно… Набрался ума, даром что черномазый!

Получилось так, что малую родину Пьера проплывали ночью. И он на самом деле рассуждал неглупо: уговорил «белых масса» отключить дизель и, пользуясь лишь течением, бесшумно подойти к берегу в удобном месте, высадить его, Пьера, и так же бесшумно пройти по течению километра два-три, а там уж можно включать мотор. Он же, Пьер, за это время постарается разыграть сцену внезапного ночного появления, с чего и начнется его путь к должности колдуна.

Ну, так и сделали, при этом даже мысленно не посмеиваясь над негром. Земля-2 отучила надменно смотреть на людей других видов. Подошли к берегу, Пьер лихо спрыгнул, помахал на прощанье рукой и растворился во тьме – пошел делать карьеру.

Реджинальд поймал себя на том, что ему грустно расстаться с туземцем, но он философски усмехнулся в темноте: впереди еще и еще разлуки, и их тоже надо будет пережить…

Однако Леопольдвиль не дал американским гостям времени заниматься внутренним экзистенциализмом. Он встретил экспедицию одновременно и пустотой, и нездоровой суетой. Супруги Гатлинг в приватных разговорах побаивались, что в столице по поводу их возвращения поднимется шум, гам, треск, чуть ли не фейерверк; экспедицию закидают вопросами, просьбами выступить… И что говорить? Правды не скажешь, а лгать, выкручиваться – дело скользкое, где-нибудь да оступишься, навлечешь подозрения… К единому мнению так и не пришли и потому возвращались, нагруженные тревожными заботами.

Но эти опаски сами собой отлетели, стоило оказаться в Леопольдвиле. Пристань марокканца была пуста, и вокруг ни души – ну ладно, дело было вечером, допустим, что все успели разбрестись уже по домам… Но и в городе было что-то не так.

Он был непривычно малолюден, а вот людей в форме: войск, жандармерии, туземной полиции – было, напротив, необычно много, как пеших патрулей, так и куда-то двигавшихся автоколонн. Бросилась в глаза усиленная охрана генерал-губернаторского дворца; членов экспедиции, пока они, никем не встреченные, топали пешком от пристани до гостиницы, трижды останавливали, проверяли документы, и никаких ахов-охов, восторгов и пустых расспросов. Смотрели, проверяли, сличали – и, козырнув, отпускали, а на вопросы отвечали сухо: «Служебная необходимость. Вы свободны».

Все это заметно взволновало Кейруша. Тот старался, конечно, держаться обычно, наравне со всеми, но от Вивиан не укрылось, что он нервничает, напрягается