Тем не менее экспедиция остановилась метрах в полутораста. Молча стояли, смотрели. Реджинальд не сразу сообразил, что смотрят насколько на здание, настолько же и на него, ждут его решающего слова, как нажатия на спусковой крючок. А когда сообразил, спохватился:
– Ах да! Ну, что мы остановились? Вперед!
И твердо зашагал во главе колонны, чувствуя, как первой за ним устремилась супруга.
Эти сто пятьдесят метров, вернее, это время как-то выпали из памяти Реджинальда. Вот только сделал первый шаг – и уже завершающий по траве, а дальше крыльцо. Деревянное, оно слегка спружинило под весом человека, а деревянные створки двери чуть колыхнулись.
Реджинальд понимал, что, задержись он сейчас, даже не остановись, а хотя бы замедли шаг – это будет моральной ошибкой. И потому он резким толчком распахнул створки.
И крыльцо и дверь были как раз в одной из башенок, имевшей несколько окошек-иллюминаторов на разных уровнях. Ступив за порог, Реджинальд оказался в полутемном, совершенно пустом помещении. Вскинул голову: под башенной крышей угадывались радиально расположенные ребра стропил.
Что-то это напомнило ему, но что?.. Память мучительно замялась и не смогла ответить.
Члены экспедиции по одному входили в помещение, напряженно озираясь. Редуотер с Йенсеном негромко перебросились одной-двумя незначащими фразами, остальные предпочли промолчать.
А память Реджинальда по необъяснимой причуде вдруг выдернула то, что не вспоминалось: рассказ какого-то русского писателя из прошлого века, там, у себя в России очень знаменитого, классика – но вспомнить фамилию и название рассказа было уже свыше сил. А суть его такова: один молодой священник отпевал ночью в маленькой сельской церкви умершую на днях молодую женщину, про которую ходили слухи, что она ведьма. И верно, по ночам она оживала, как зомби, и по ее зову в церковь вторгалась всякая нечисть – гномы, вампиры, оборотни… Такое, в общем, славянское фэнтези. Так вот, ту русскую деревенскую церковь из страшной сказки и напомнило Гатлингу это здание.
Но сказать об этом он не успел.
В дальнем левом углу что-то шарахнулось.
– Гляньте! – крикнул ван Брандт. – Там!
И кинулся туда.
Все бросились за ним, Реджинальд успел увидеть уходящий вдаль и вглубь ход, поразился: как же я сразу не увидел?! – но изумление порхнуло и исчезло, ибо в том проходе мелькнула убегающая тень.
Вот оно! Вот она! Разгадка!!
Он мчался, видя перед собой затылок и спину бельгийца, чувствуя сзади бег других, цепко держа мысль, что жена рядом. На прочее мыслей не хватило, да и не надо – все затмилось общим чувством, жизнь стала одна на всех, накрыла всех незримым зонтом защиты: все спасемся или все вместе пропадем!
То, что пропасть здесь можно запросто, Реджинальд сознавал на все сто, но страха не было.
С разбегу влетели в какое-то помещение, откуда ходы разбегались лучами, не то пять, не то шесть.
– Туда! – задыхаясь, крикнул ван Брандт, махнув рукой в один из них.
Но тут сзади долетел слабый крик.
– Стойте! – Реджинальд обернулся.
Вивиан здесь. Слава богу! Да и все вроде на месте. Растерянное лицо одного из негров… Стоп! Где второй?!
Второго не было. Пропал. Поль.
Краткий расспрос выявил, что Пьер мчался предпоследним, Поль последним, и вот Пьер услышал, как он отчаянно вскрикнул. Обернулся – никого. Поль исчез.
Реджинальд с горечью подумал, что защитный зонт – с прорехами. Обвел взглядом товарищей – у многих был такой вид, будто они не решаются сказать то, что на уме. Решился Йенсен.
– Оно… забирает нас по одному. – И…
И умолк.
– Что «и»? – раздраженно повысил голос Симпкинс. – И кто «оно»?
– И следует, что будет еще забирать. А «оно» – да, ошибка. Надо сказать иначе. «Она». Смерть.
И биолог сумел рассмеяться так, что холод прошелся по спинам:
– О, я сделал пророчество. Не знал и сделал. И вот мы здесь! На грани.
Это было произнесено с восхитительным спокойствием, но никого не восхитило.
– Бог с вами, Торлейф! – вскричал Реджинальд. – Ну что за дичь?! Успокойтесь…
– Нет, я спокоен, – резонно возразил норвежец. – Да. Но нужно смотреть в глаза истине, так?.. Вот и не станем прятать глаза. Вот, – он размашисто повел рукой, – смотрите!
Все послушно оглянулись. Они были в круглом широком, но несуразно низком зале.
– Вот, – повторил Йенсен. – Вы разве не поняли? Вы поняли, но не хотите признать. Что это? Это есть царство смерти. Ее владения. Ну или между жизнью и погибелью. Полутень. Полусмерть. Серая полоса, да?.. Этот дом, что меняет лица, он меняет их потому, что мы смотрим на него. Он ждет нас. Мы разные здесь, и он может быть разный. Но это всегда вход в царство Плутона, сейчас я это хорошо вижу…
Реджинальд испытал чувство каких-то стальных тисков изнутри. В словах норвежца было то безжалостное, что он старательно гнал от себя, но не мог прогнать. Нечто странно схожее с той старой русской повестью о нечисти, вторгающейся в мир.
Это болезненно задело, он не нашел контрдоводов, но понял, что депрессивную рефлексию надо пресечь. Чем резче, тем лучше. Но то же самое вмиг просек Симпкинс.
– Да тьфу на тебя! – возопил он. – Чего понес?! Плутон, Нептун, Сатурн! Тьфу! Вот уж и вправду горе от ума!.. Куда, ты говоришь, надо? – повернулся он к ван Брандту.
Но тот пожал плечами. Куда? Да теперь уж неизвестно куда.
Это увидели и поняли все. Лучи-выходы за время диспута поменяли расположение. И вход – откуда экспедиция вбежала сюда – исчез, и намека не было. Все переменилось властью чуждой силы.
Лишь сейчас Реджинальд по-настоящему пережил, что это такое: живое враждебное пространство. Не понял, не осмыслил, но пережил, до дрожи, пробежавшей по телу.
– Ну и черт с ним! – воскликнул Слейтон. – Будем стоять – точно конец! Вперед!
И бросился в ближайший коридор.
