Гейтли даже не замечает, что снаружи моросит мелкой склизкой крупой, пока не заставляет себя отвести взгляд от окна и медсестры. Потолок слегка дрожит, как собака в жару. Пока он лежал на боку, сестра сказала, что ее зовут Кэти или Кэйти, но Гейтли хочется думать о ней просто как о медсестре. Он чувствует свой запах – запах мяса для сэндвичей, которое оставили на солнце, – и чувствует жирный пот, сочащийся из каждой поры на голове, и небритый подбородок у горла, и трубку, приклеенную ко рту и липкую от слюны со сна. Тонкая подушка горячая, и он никак не может перевернуть ее холодной стороной. Правое плечо как будто отрастило собственную мошонку, и с каждым ударом сердца какой-то очень маленький человечек ее пинает, мошонку. Врач видит открытые глаза Гейтли и говорит сестре, что пациент с огнестрельным ранением снова находится в полусознательном состоянии и назначен ли ему дневной прием. Мокрая крупа слабая; как будто кто-то издалека бросает горсточки песка в окно. Убийственная сестра, помогая врачу скрепить какую-то странную стальную конструкцию типа корсета с чемто вроде металлического нимба, которую они собрали из запчастей из большого ящика, прикрепляя ее к изголовью и стальным пластинкам под кардиомонитором койки, – это все похоже на верхнюю часть электрического стула, думает Гейтли, – сестра, не прекращая тянуться, опускает взгляд и говорит: «Здравствуйте, мистер Гейтли», – и еще говорит, что мистер Гейтли аллергик и ему не показано ничего, кроме антипиретиков и Торадола капельно, доктор Хербургер, правда, мистер Гейтли, ах вы бедненький храбрый аллергик. Голос у нее такой, что так и представляешь, как она стонет, когда ее иксят и ей нравится. Гейтли сам себе противен за то, что нагадил на глазах у такой медсестры. Фамилия врача то ли «Хирбургер», то ли «Хербургер», и теперь Гейтли уверен, что в детстве несчастного долбанашку ежедневно били и стебали будущие наркоманы из дурных компаний. Врач потеет в лучах сексуальности медсестры. Он (врач) говорит, тогда зачем же его интубировали, если он в сознании, дышит самостоятельно и под капельницей. Одновременно он винтами с цилиндрической головкой прикручивает металлический нимб к вершине корсетной штуковины, одним коленом на койке и вытянувшись так далеко, что над ремнем видна верхняя мягкая красная половина его задницы, и у него все никак не прикручивается, и он трясет упрямым металлическим нимбом так, будто это он виноват, но, даже лежа в койке, Гейтли видит, что парень крутит головки винтов не в ту сторону. Медсестра подходит и кладет Гейтли на лоб холодную нежную ладонь так, что лбу Гейтли хочется умереть от стыда. Из того, что она говорит доктору Хербургеру, Гейтли понимает, что есть вероятность, будто у Гейтли в, за или рядом с нижней какой-то там трахеей застрял фрагмент того инородного тела, которым его ранили, поскольку у него травма чего-то-такого-из-десяти-слогов-что-начинается-на-«грудинно», сказала она, и результаты радиологии были неопределенные, но подозрительные, и какой-то Пендлтон требовал 16-мм сифонный ингалятор, дозирующий 4 мл 20 %-ного Мукомиста 373 каждые 2 ч. на случай геморрагии или накопления мокроты, просто как бы на всякий случай. Если Гейтли что и понял, ему плевать. Он и знать не хотел, что у него в теле есть это самое из десяти слогов. Чудовищная сестра как может вытирает лицо Гейтли ладонью и говорит, что попробует успеть обмыть его губкой до конца смены в 16:00, из-за чего Гейтли каменеет в ужасе. Ладонь сестры пахнет органическим лосьоном для тела и рук Kiss My Face, которым также пользуется Пэт Монтесян. Она просит бедного врача дать ей попробовать закрепить черепной фиксатор, с этими штуками вечно так. На ногах у нее обувь дозвуковых медсестер, которая не издает звуков, так что кажется, что она не отходит от койки Гейтли, а скользит. Ее ног не видно, пока она на сколько-то не удаляется. Левая туфля врача, напротив, влажно скрипит. Врач выглядит так, словно не спал где-то с год. От этого парня исходит аура рецептурных дринов, на взгляд Гейтли. Он скрипуче ходит туда-сюда у изножья койки, наблюдая, как сестра закручивает винты в правильную сторону, поправляет совиные очки и говорит, что Клиффорд Пендлтон, каким бы скрэтч-гольфистом [224] он ни был, в посттравматической терапии круглый дурак, что ингаляционный Мукомист применяется для (и тут по его голосу ясно, что он зачитывает по памяти, типа выпендривается) посттравматических наростов аномальной, вязкой или застаивающейся слизи, а не потенциальных геморрагии или эдемы, и что 16-мм сифонная интубация сама по себе была дискредитирована в качестве средства для профилактики интратрахеальной эдемы в предпоследнем номере «Ежеквартального альманаха патологии травм» как настолько диаметрально инвазивная, что скорее обостряет гемоптизис, чем облегчает его, согласно какому-то то ли «Лэйрду», то ли «Лайерту». Гейтли слушает все это с предельным недоуменным вниманием как бы ребенка, родители которого в его присутствии обсуждают что-то взросло-сложное про воспитание детей. Из-за снисходительности, с которой Хербургер добавляет, что «гемоптизис» означает какое-то «кровохаркание», будто медсестра Кэти не настолько профи, чтобы не добавлять технические объяснения, Гейтли жаль этого парня – очевидно, что он жалким образом считает, будто такая левая снисходительная хрень ее впечатлит. Хотя Гейтли признает, что и сам попытался бы ее впечатлить, если бы при их первой встрече она не держала почкообразное судно под его анусом. Сестра тем временем убирала последние детали, которые врач, похоже, не
