Затем старому доброму Тренту Кайту прописали административного Пинка из Салемского государственного, где ему сообщили, что больше по специальности он учиться не будет нигде, и Гейтли взял Кайта в банду, и Кайт на небольшой приветственной вечеринке намутил немного КвоВадисов из прошлых времен, а Факельман познакомил Кайта с Дилаудидом фармацевтической чистоты, и Кайт, по собственному признанию, нашел нового лучшего друга; и Кайт с Факельманом быстро втянулись в аферу с ксивами, кредитными историями и меблированными люксовыми апартаментами, к которой на тот момент Гейтли относился только как к хобби, предпочитая ночное хищение имущества мошенничеству, потому как мошенничество, как правило, требует встречи лицом к лицу с людьми, у которых крадешь, а Гейтли считал это подлым и каким-то неловким.
Гейтли лежал в отделении травматологии в ужасной инфекционной боли и пытался Терпеть между приступами жажды облегчения с помощью воспоминаний об ослепительно-белом полудне сразу после рождества, когда Факельман и Кайт уехали избавляться от кое-какой обстановки из обставленных люксовых апартаментов и Гейтли убивал время, ламинируя фальшивые водительские права Массачусетса для срочного заказа богатеньких деток из Академии Филипса Эндовера 371 к кануну нового и, как оказалось, последнего года до эры спонсирования. Он стоял у гладильной доски в уже практически необставленных апартаментах и утюгом запаивал фальшивые удостоверения, глядя старый добрый Бостонский универ против Клемсона на Кубке «Страховой-компании-Кен-
Л-Рейшн-Магнавокс-Кемпер» / Форзиции на громоздком интерлейсовском HD-экране первого поколения, висевшем на голой стене, – экран с высоким разрешением всегда был последним предметом люксовой обстановки на продажу. Зимний свет из окон пентхауса резал глаза и падал на большой плоский экран, из-за чего игроки казались выбеленными и призрачными. За окнами вдали виднелся Атлантический о., серый и тусклый от соли. Пантер БУ был из местных, бостонских, и комментаторы без конца повторяли, что он «с улицы» и уже герой вдохновляющей истории успеха, и в большой спорт попал только в университете, а теперь стал одним из лучших специалистов по пантам в истории НАСС, и что практически безграничная карьера профессионального футболиста у него в кармане, если он поднажмет и сосредоточится на морковке. Пантер БУ был на два года младше Дона Гейтли. Огромные пальцы Гейтли едва влезали в ручку утюга, от того, сколько он горбился над гладильной доской, уже ныл копчик, и где-то неделю он не ел ничего, кроме продуктов во фритюре из блестящих пластиковых упаковок, и вонь пластиковых карманов для ламинирования под утюгом безмерно воняла, и его большое квадратное лицо обмякало все сильнее, пока он все смотрел и смотрел на призрачнопиксельное изображение пантера, и тут он осознал, что плачет как ребенок. Слезы хлынули как гром среди эмоционального неба, и он обнаружил, что ревет из-за утраты официального футбола – его единственного дара и второй любви, из-за своей тупости и отсутствия дисциплины, из-за ебучего «Итына Фрома», из-за маминого Сэра Оза и овощезации, и что за четыре года он к ней так и не съездил, и вдруг почувствовал, что не просто на дне, а давно его пробил, и он стоял над горячим ламинатом, полароидными квадратиками и буквами-наклейками DMV для богатеньких блондинчиков, в ослепительном зимнем свете, ревел в вони мошенничества и паре слез. Два дня спустя его взяли за нападение на одного вышибалу с бессознательным телом другого вышибалы, в Дэнверсе, штат Массачусетс, а спустя три месяца после этого отправили на общий режим в Биллерику.
Направляясь к пакгаузу, с дергающимся глазом и озираясь по сторонам, сворачивая за изгиб коридора общежития Б со своей палкой и устойчивым стульчиком в форме усеченного конуса, Майкл Пемулис видит по меньшей мере восемь раскиданных на полу панелей подвесного потолка, каким-то образом выпавших с алюминиевых реек, – некоторые сломаны, но не до конца, сгибаются и разгибаются, как ломаются все волокнистые материалы, – включая ту самую панель. Пока он разгребает панели, чтобы поставить стульчик, с невероятно мощным фонариком в зубах, вглядываясь в темноту сетки реек, на полу старая кроссовка на глаза не попадается.
Учитывая исторически сложившуюся склонность Факстера к разного рода мошенническим аферам, Гейтли сам себе поразился, что и не знал, как Факельман мошеннически кидал Бледного Соркина по разной мелочевке почти с самого начала, да и узнал только после отнюдь не маленькой аферы с Биллом-Восьмидесятником и Бобом-Шестидесятником, которая произошла в те три месяца, когда Гейтли отпустили под залог, который щедро внес Соркин. К этому времени Гейтли закорешился с двумя лесбиянками, плотно сидевшими на фармацевтически чистом кокаине, с которыми познакомился в спортзале за качаниями пресса вверх ногами на турнике (качались лесбиянки, а не Гейтли, который не выходил за рамки жима лежа, на бицепс и в приседе). У этих энергичных девчонок в Пибоди и Уэйкфилде имелось довольно интригующее предприятие по уборке домов, копированию ключей и последующему воровству, и Гейтли стал отвечать у них за перенос тяжелого имущества и транспортировку на внедорожнике, стал серьезным домушником на постоянке, потому как его интерес даже к угрозе насилия совсем сошел на нет по причине раскаяния после побоев вышибал вышибалами в баре в Дэнверсе после всего лишь семи «Хефенрифферов» и невинного замечания о превосходстве «Наездников» Дэнверской СШ над «Минитменами» Б.-С. С. Ш.; и Гейтли все чаще и чаще уступал работу по трансферам и сборам Факельману, – тот из страха подцепить ВИЧ вернулся на оральные наркотики, перестал противиться тяге к сладкому, которую ассоциировал с оральными наркотиками, и так разжирел и размяк, что, когда под кайфом хомячил арахисовые M & M's и отрубался, перед его рубашки выглядел как аккордеон, – а теперь еще и новенькому бедовому парню, с которым Соркин недавно подружился и взял на работу, типа панка с Гарвардской площади с пурпурными волосами, комплекцией дуба и круглыми черными немигающими глазами, старомодному уличному ширяльщику, который отзывался на погоняло Бобби Си или просто «Си» и любил мучить людей – единственный внутривенный героинщик на памяти Гейтли, который действительно предпочитал насилие, – вообще без губ, с тремя огромными шипами лиловых волос, небольшими проплешинами волос на предплечьях – от постоянной проверки остроты засапожного ножа – и косухой с куда большим количеством молний, чем может понадобиться в жизни человеку, и с низко свисающей доэлектрической серьгой в ухе с орущим черепом в позолоченном пламени.
