«Отсюда заключаем, что истинный исход Потопа, как выяснилось, суть засуха, поколения гидрофобии в пандемических масштабах», – зачитывал вслух протагонист. За спиной у лектора на большом экране шла «Клетка» Сидни Питерсона. Серия планов студентов за партами – кто-то положил голову на руки, кто-то читает почту, кто-то складывает оригами, кто-то с равнодушным упорством ковыряет лицо, – говорила о том, что кульминационная лекция не кажется такой уж кульминационной зрителям в фильме. «Отсюда заключаем, что мы в отсутствие смерти как телеологического итога сами иссохли изнутри, лишились какойто жизнетворной жидкости, бесплодно умозрительны в мировоззрении, абстрагированы, концептуальны, не более чем галлюцинации Бога», – омертвело гундит профессор, не отрывая глаз от текста на трибуне. Критики и исследователи арт-картриджей, которые указывали на частое присутствие зрителей в фильмах Самого и полагали, что тот факт, что эти зрители всегда либо тупые и неблагодарные, либо жертвы какого-то жутко неудавшегося развлечения, выдает более чем сильную враждебность со стороны автора, за которым закрепилась репутация технически одаренного, но нарративно скучного, бессюжетного, статичного и недостаточно развлекательного, – эти предположения академиков кажутся в определенной степени обоснованными, но никак не объясняют невероятный пафос сцены, в которой Пол Энтони Хэвен читает лекцию толпе детей с тусклыми глазами, ковыряющих прыщи и отсутствующе рисующих каракули самолетиков и гениталий в конспектах, читает отупляюще-напыщенный бред 366: «Ибо хотя клинамены и тессера стремятся воскресить или ревизовать покойного предка, а кеносис и демонизация тщатся подавить сознание и память о покойном предке, наконец, именно художественная аскеза представляет истинное состязание, брань ни на жизнь, а на смерть с возлюбленным покойником», – голосом монотонным и усыпляющим, практически замогильным, – но при этом плачет, Пол Энтони Хэвен – плачет: пока целая аудитория-амфитеатр студентов проверяет почту, учитель кино не всхлипывает и не вытирает нос твидовым рукавом, но тихо плачет, без перерыва, так что слезы сбегают по исхудалому лицу Хэвена, и собираются на выдающемся подбородке, и падают, слегка поблескивая, за трибуну. А потом все это тоже начинает казаться знакомым.
Он не сразу начал воровать, Гейтли, когда стал наркоманом на постоянке, хотя иногда прикарманивал мелкие ценности в квартирах обдолбанных медсестер, которых иксил и у которых приобретал образцы. Вылетев из школы, Гейтли какое-то время работал на постоянке на букмекера с Северного побережья, также хозяина нескольких стрип-клубов вдоль шоссе № 1 в Согасе, Бледного Соркина, который вроде как задружился с Гейтли, еще когда тот играл в высококлассный футбол. Гейтли продолжал сотрудничать с Бледным Соркиным на полставки даже после того, как обнаружил свое призвание в краже со взломом, хотя и склонялся со временем все больше к менее обременительной нежестокой преступной деятельности.
Но где-то с восемнадцати до двадцати трех Гейтли и вышеупомянутый Джин Факельман – высоченный, сутулый, толстозадый, до странности похотливый и с рождения дерганый наркоман-дилаудидщик с рано появившимся пузом и моржовыми усами, которые, казалось, вели свою собственную нервную жизнь, – эти двое служили кем-то вроде полевых оперативников Бледного Соркина, принимали ставки, передавали их в Согас, доставляли выигрыши и собирали долги. Гейтли никогда особо не понимал, почему Соркина называют Бледным, ведь большую часть времени он для эзотерического лечебного режима от кластерной головной боли проводил под ультрафиолетовыми лампами и потому постоянно был такого блестящего цвета темного мыла, с профилем почти того же цвета и классической монетности, как у молодого бодрого пакистанского врача, который сказал Гейтли в больнице Милующей Божией Матери в Беверли, что ему ужясно жял, но после цирроза и циррозного инсульта миссис Г. оказалась на неврологическом уровне приблизительно брюссельской капусты, а потом дал указания, как добраться общественным транспортом до УДУ в Пойнт-Ширли.
Юджина («Факса») Факельмана – который вылетел из образовательной системы Линна, штат Массачусетс, уже где-то в десять, – с Бледным Соркиным свел тот же азартный экземный помощник фармацевта, который до этого свел с Соркиным Гейтли. Никто больше не звал Гейтли Бимми и Dushka. Теперь он был Дон, без всяких кличек. Иногда Донни. Соркин звал Гейтли и Факельмана своими Башнями-близнецами. Они стали более-менее бойцами Соркина. Только совсем не такими бойцами важных уголовных авторитетов, как их обычно изображают в популярном интертейнменте. Они не торчали неподвижно по бокам от Соркина во время сходок уголовных авторитетов, не зажигали ему сигары и не называли «боссом», ничего такого. Они не были его телохранителями. На самом деле физически они проводили с ним не так уж много времени; по большей части с Соркиным, его офисом в Согасе и секретаршей они общались с помощью пейджеров и мобильников 367.
И хотя они собирали для Соркина долги, включая плохие (особенно Гейтли), Гейтли тоже не то что бы вовсю ломал должникам коленные чашечки. Даже сама угроза принудительного насилия была редкостью. Отчасти хватало уже впечатляющих габаритов Гейтли и Факельмана, чтобы уладить проблемы с просрочками. А отчасти дело в том, что все стороны переговоров обычно давно друг друга знали – Соркин, его игроки и должники, Гейтли и Факельман, другие наркоманы (которые иногда делали ставки, но чаще посредничали с Гейтли и Факельманом за других), даже ребята из отдела нравов Органов Северного побережья, многие из которых сами иногда ставили у Соркина, потому что для госслужащих у него были предусмотрены скидки на отъем. Такое себе маленькое сообщество. Обычно работа Гейтли с плохими долгами или просроченными отъемами – это поехать к должнику в тот бар, где он смотрит спорт по спутниковому, и просто сообщить, что долг грозит стать проблемой, как будто в данном случае виноватая сторона – сам долг, и что Бледный очень обеспокоен этим фактом, и на месте набрасывал с должником какое-нибудь соглашение или план погашения. Затем молодой Гейтли заходил в сортир бара, звонил Соркину с мобильного и получал добро на план, который они набросали. Гейтли был покладистый, дружелюбный и никому даже слова поперек не говорил, практически. Как и Бледный Соркин: большинство его должников были старыми и постоянными клиентами, так что без каких-то кредитных линий никуда. Большинство же редких проблем с долгами, которые требовали габаритов и принуждения, касались людей с игроманией, таких жалких вороватых ребят, зависимых от азарта ставок, которые увлекались, на кураже загоняли себя в яму, а потом самоубийственно пытались из ямы отыграться, и которые делали ставки у нескольких букмекеров сразу, и которые врали и соглашались на планы погашения, следовать
