Гейтли снилось, что он с жилицей Эннет-Хауса Джоэль ван Дайн в каком-то южном мотеле, на ресторане которого висит табличка с примитивной надписью «ЕДА», на американском юге, в разгар лета, нестерпимо жарко, листва за сломанным экраном на окне – иссушенного цвета хаки, воздух глянцевый из-за жары, вентилятор на потолке вращается на подержанной скорости, кровать – роскошная, с пышным балдахином на четырех столбиках, высокая и мягкая, с узелковым покрывалом, Гейтли лежит на спине с горящим от боли боком, а новенькая Джоэль в. Д. слегка приподнимает вуаль, чтобы слизнуть пот с его век
1 Их райской страны (фр.).
и висков, шепчет так, что вуаль трепещет и обвевает его, обещая вечер почти смертельных удовольствий, раздеваясь у изножья старой высокой кровати, медленно, ее свободная летняя одежда влажная от пота и легко соскальзывает на голый пол, и невероятное женское тело, нечеловеческое тело, такое тело, которое Гейтли раньше видел только со скрепкой в животе, тело как выигрыш в лотерее; и на кровати с четырьмя столбиками вырастает пятый, так сказать, высота которого после долгой спячки заслоняет фигуру голой новенькой; и потом, когда она выходит из пульсирующей тени, наклоняется и интимно прижимается лицом своего нечеловеческого тела к его лицу, она снимает вуаль, и на убийственном теле под вуалью оказывается историческая личина гребаного Уинстона Черчилля, в комплекте с сигарой, брылями и бульдожьим оскалом, и от омерзения и шока тело Гейтли каменеет, из-за чего его будит боль и он пытается рывком вскочить, из-за чего, в свою очередь, наступает такой взрыв боли, что он за малым не теряет сознание снова и лежит с закатившимися глазами и круглым ртом.
Гейтли также бессилен перед воспоминаниями о пожилой даме, которая была их соседкой, когда они с матерью жили под одним кровом с военным полицейским. Миссис Уэйт. Мистера Уэйта не было. Заляпанное окно в маленьком пустом гараже, где полицейский держал спортинвентарь, выходило прямо на заброшенный колючий садик миссис Уэйт, который она держала на узкой полоске между двумя домами. К благосостоянию своего дома миссис Уэйт относилась, скажем так, довольно равнодушно. На фоне дома миссис Уэйт дом Гейтли выглядел как ТаджМахал. Что-то с миссис Уэйт было не так. Родители не говорили, что, но запрещали детям играть у нее во дворе и звонить в ее дверь в Хэллоуин. Гейтли так толком и не понял, что с ней якобы не так, но маленькое жалкое районное коллективное бессознательное страдало от чего-то зловещего в миссис Уэйт. Мальчишки постарше по ночам проезжали по ее газону и кричали какую-то матерную херню, которую Гейтли так и не смог разобрать. Мальчишкам помладше казалось, что они все разгадали: они были уверены, что миссис Уэйт – ведьма. Да, в ней действительно было что-то ведьмовское, но как и в любой женщине за пятьдесят, нет? Но главное – она хранила в своем маленьком гараже банки с соленьями, которые закручивала сама, буро-зеленую вязкую безымянную вегетоидную жижу в банках из-под майонеза на стальных стеллажах – с ржавыми крышками и обросшие пыльной бородой. Младшие как-то раз пробрались в гараж, разбили несколько банок, украли одну и в смертельном ужасе убежали, чтобы разбить ее где-нибудь еще и снова убежать. Они на слабо катались на великах по самым углам ее газона по коротким диагоналям. Рассказывали друг другу байки, как видели, что миссис Уэйт в остроконечной шляпе поджаривала пропавших без вести детишек с фоток на пакетах с молоком и разливала их сок в банки. Некоторые из самых старших младших даже пробовали неизбежный прикол с бумажным пакетом с собачьим дерьмом, который подбрасывали на ее порог и поджигали. Тот факт, что миссис Уэйт никогда не жаловалась, почему-то лишь укреплял подозрения. Она редко выходила из дома. Миссис Гейтли так и не объяснила, что с миссис Уэйт не так, но строгонастрого запрещала Дону к ней лезть. Будто она была в какой-то, это, позиции устанавливать запреты. Гейтли не лез к банкам миссис Уэйт и не катался по ее газону, и особо не слушал байки про ведьм, ведь к чему бояться и презирать ведьм, когда у тебя прямо за кухонным столом сидит старый добрый военный полицейский. Но он все равно ее побаивался. Однажды вечером увидев ее отекшие глаза в заляпанном гаражном окне, когда он ушел от избиения миссис Гейтли потягать железо, он закричал и чуть не уронил гриф штанги себе на кадык. Но за долгое детство с малым количеством раздражителей на Северном побережье у него с миссис Уэйт постепенно вроде как завязались отношения. Она ему никогда особо не нравилась; не сказать, что она была такой милой, но непонятой пожилой дамой; не сказать, что он бегал к ней в обветшавший дом, чтобы доверить свои секреты, или говорить по душам. Но раз или два он, наверное, к ней заходил при обстоятельствах, которые уже не помнит, и сидел у нее на кухне, о чем-то разговаривал. Она была в своем уме, миссис Уэйт, и, судя по всему, очень сдержанная, и нигде не было видно остроконечной шляпы, хотя в доме чем-то воняло, и у миссис Уэйт были распухшие лодыжки с венами
