и маленькие белые крошки такой засохшей слизи в уголках рта, и где-то миллион газет, стопки которых плесневели по всей кухне, и, по сути, пожилая дама излучала ту смесь непривлекательности и уязвимости, от которой так и хочется быть жестоким. С ней Гейтли никогда не был жестоким, но и не сказать, что он ее любил или типа того. В основном в те пару раз, когда Гейтли к ней заходил, военный полицейский разливал чаудер по консервам, а мать вырубалась в собственной рвоте, которую придется мыть кому-нибудь другому, и Гейтли, пожалуй, хотел как-то выразить детскую обиду и поступить наперекор жалким запретам миссис Г. Из того, чем угощала миссис Уэйт, он почти ничего не ел. Она ни разу не угощала вязкой субстанцией из банок. Его воспоминания о том, что они обсуждали, расплывчатые. Она повесилась, в итоге, миссис Уэйт – то бишь стерла свою карту, – а так как стояла осень и было холодно, нашли ее, наверное, только через несколько недель. Нашел ее не Гейтли. Обнаружил ее через несколько недель после восьмого или девятого дня рождения Гейтли парень, который снимал показания счетчиков. По какому-то стечению обстоятельств день рождения Гейтли был в ту же неделю, что и еще у нескольких ребят в районе. Обычно Гейтли отмечал у каких-нибудь других ребят, которые устраивали праздник. Шляпы и «Твистер», кассеты «Люди Икс», торт на одноразовой посуде «Чинетт» и прочее. Пару раз миссис Гейтли была в состоянии прийти. Оглядываясь назад, Гейтли невольно понимает, что родители других детей позволяли ему отмечать с ними потому, что жалели его. Так вот на каком-то празднике непьющих соседей, частично посвященном его восьмому или девятому дню рожденья, вспоминает он, миссис Уэйт вышла из дома, и позвонила в дверь непьющих соседей, и принесла праздничный торт. На день рожденья. Добрососедский жест. Насчет ежегодного большого праздника Гейтли проговорился за разговором у нее на кухне. Торт был неровный и слегка завалившийся набок, но из темного шоколада, украшенный четырьмя именами курсивом и явно испеченный с любовью. Миссис Уэйт избавила Гейтли от унижения и не написала на торте только его имя, как если бы торт был только для него. Но он был для него. Миссис Уэйт пришлось долго копить, чтобы испечь торт, знал Гейтли. Он знал, что она курила как паровоз, и ей пришлось на несколько недель отказаться от сигарет, чтобы на что-то скопить; она не говорила ему, на что; когда она отказывалась говорить, пыталась подмигнуть страшными глазами; но он видел банку из-под майонеза, полную четвертаков, на стопке газет, и долго боролся с соблазном стащить ее, и победил. Но только где-то девять свечей на торте, который мама-хозяйка внесла в комнату, и то, что паре ребят исполнялось где-то двенадцать, было тайным намеком, кому на самом деле предназначался торт. Мама-хозяйка взяла торт у миссис Уэйт в пороге и поблагодарила, но не подумала пригласить ее войти. Гейтли в «Твистере» в гараже был в такой позиции, что видел, как миссис Уэйт возвращается домой через улицу, медленно, но расправив плечи, с прямой спиной и чувством собственного достоинства. Многие дети подошли к дверям гаража посмотреть: раньше миссис Уэйт редко видели вне дома и никогда – за пределами участка. Непьющая мама внесла торт в гараж и сказала, что это Трогательный Жест от миссис Уэйт, которая живет напротив; но не разрешила никому попробовать или даже подойти задуть девять свечей. Все свечи были разные. Они прогорели так, что прежде, чем потухли, запахло жженой глазурью. Скособоченный торт так и стоял в углу чистого гаража. Гейтли не стал портить праздник непьющей маме и другим детям и не съел кусочек торта; даже близко к нему не подошел. Он не участвовал в увлеченном смаковании, из каких медицинских отходов или остатков жареных детей испечен торт, но и не заступился и не оспаривал возможное наличие яда в рецептуре. Прежде чем праздник достиг кульминации и дети, которым что-то подарили, развернули подарки, непьющая мама, когда думала, что никто не видит, унесла торт на кухню и выбросила в мусорную корзину. Гейтли вспоминает, что торт, видимо, приземлился вверх ногами, потому что, когда он украдкой зашел на кухню и заглянул в корзину, увидел корж без глазури. Миссис Уэйт исчезла в своем доме задолго до того, как мама выкинула торт. Не может быть, чтобы она видела, как мама унесла нетронутый торт в дом. Спустя пару дней Гейтли стащил из «Стор 24» пару пачек «Бенсон & Хеджес 100s» и подложил в почтовый ящик миссис Уэйт, где уже накапливались рекламная макулатура и коммунальные счета. Иногда он звонил в ее дверь, но так больше ее и не видел. Ее звонок не звенел, а жужжал, вспоминает он. Спустя неопределенное количество недель после этого ее нашел раздраженный работник, пришедший снять показания счетчиков. Обстоятельства ее смерти и обнаружения тела стали очередной мрачной легендой среди мальчишек помладше. Гейтли не настолько увлекался самоедством, чтобы думать, что нетронутый и выброшенный торт как-то связан с самоубийством миссис Уэйт. У всех есть свои личные проблемы, объяснила ему миссис Гейтли, и даже в том возрасте он понимал, о чем она. Не сказать, чтобы он оплакивал миссис Уэйт, или скучал по ней, или хотя бы вообще вспоминал за прошедшие годы.

И оттого почему-то еще хуже, что следующий, еще более неприятный горячечный сон с Джоэль ван Дайн происходит, безошибочно и неизбежно, на кухне миссис Уэйт, точь-в-точь той самой, вплоть до стеклянного абажура под потолком с кучей дохлых жуков, переполненных пепельниц, гистограммы стопок «Глоуб», действующего на нервы аритмично протекающего смесителя в раковине и вони – букета плесени и гнилых фруктов. Гейтли на кухонном стуле с деревянной спинкой, на котором обычно сидел раньше, с одной выломанной горизонтальной перекладиной, а миссис Уэйт на стуле напротив, на антигеморройной подушке, которую Гейтли всегда принимал за странный розовый пончик, только во сне ноги Гейтли достают до самой сырой плитки на полу, а в роли миссис Уэйт – жилица Хауса, член УРОТ Джоэль ван Д., только без вуали, и более того – вообще без одежды, то бишь в чем мать родила, роскошная, с тем же потрясающим телом, как и в прошлом сне, только в этот раз с лицом не брылястого британского премьера, а истинной ангелицы, не столько сексуальным, сколько ангельским, словно весь свет мира собрался в форме лица. Или типа того. Оно кого-то напоминает, лицо Джоэль, но Гейтли, хоть убей, не может узнать, кого,