несколько настольных ламп, а также зажженная сигарета «Б & Х» в большой глиняной пепельнице, которую Марио слепил для нее в школе «Риндж-энд-Латин». Она развернулась в офисном кресле лицом к большому окну за ее столом, слушая кого-то по телефону, зажав трубку, как скрипку, под подбородком, и проверяя, заряжен ли степлер. Ее стол напоминает ломаную линию городского горизонта из папок и книг, сложенных крест-накрест в аккуратных стопках; стопки стоят стеной. Открытая книга сверху – это влиятельное «Введение в семантику Монтегю» Доути, Уолла и Питерса ³¹⁷, с потрясающими иллюстрациями, которые Марио в этот раз не рассматривает, а пытается заснять затылок Маман и торчащую у пучка волос вытянутую телефонную антенну, чтобы запечатлеть ее со спины без ее ведома.

Но не услышать, как Марио входит в комнату, даже по ворсистому ковру, невозможно, плюс она видит его отражение в окне.

– Марио! – она, не оборачиваясь, вскидывает руки буквой «V», в одной из них открытый степлер.

– Маман! – до дальней части кабинета, где стоит ее стол, мимо стола для семинаров, экрана и передвижной доски, – добрых десять метров, и каждый шаг по ковру шаток – Марио напоминает древнего старика с хрупкими костями или человека, который спускается по скользкому холму с бьющимся грузом в руках.

– Привет! – обращается она к отражению в разделенном на четверти окне, глядя, как он осторожно кладет педаль на стол и пытается снять рюкзак. – Не тебе, – говорит она в телефон. Она показывает степлером на отражение «Болекса» на отражении его головы. – Мы в эфире?

Марио смеется.

– А ты хочешь?

Она говорит в телефон, что она еще здесь, что это пришел Марио.

– Я не хочу перебивать разговор.

– Какие глупости, – она разговаривает с отражением в окне, а не с телефоном. Повернув кресло лицом к Марио, она описывает антенной трубки полумесяц и теперь указывает ей на окно за спиной. Перед ее столом два синих кресла, таких же, как в приемной; она не предлагает Марио сесть. Марио удобнее стоять и опираться на полицейский замок, который он пытается отцепить от холщового нагрудника и опустить, одновременно стягивая с себя рюкзак. Аврил смотрит на него, как та великолепная мать, которой дарит радость один взгляд на ребенка. Она не предлагает помочь достать из рюкзака свинцовый брусок для замка, потому что знает, что, если ему понадобится ее помощь, он не постесняется попросить. Ей словно кажется, что эти два ее сына – те люди в ее жизни, с которыми почти не нужны слова, и ей это нравится. Из-за «Болекса», ремней оснастки и видоискателя у Марио вид водолаза. Его движения, когда он устанавливает и крепит полицейский замок, одновременно неизящные и ловкие. Из окна Аврил, если высунуться подальше, слева видны освещенные Центральные корты, уже безлюдные. Ктото забыл спортивную сумку и гору палок возле стойки сетки на корте 17.

Они совершенно не стесняются пауз. Марио не знает, говорит ли до сих пор человек в телефоне или Аврил просто еще не положила трубку. Она все еще держит черный степлер. Пасть степлера открыта и выглядит в ее руке по-крокодильи.

– Ты прогуливался поблизости и мимоходом заглянул засвидетельствовать почтение? Или же сегодня мне предстоит стать темой репортажа?

– Можешь стать темой, Маман, – он устало вращает головой. – Я устал все это носить.

– Та еще тяжесть. Я пробовала.

– Нормально.

– Я помню, как он ее мастерил. С какой заботой, не передать словами. Уверена, то был последний случай, когда что-то действительно приносило ему наслаждение.

– Это прекрасно!

– Он вложил в этот подарок не одну неделю тяжкого труда.

Ему тоже нравится смотреть на нее, подавшись вперед и показывая, что ему нравится смотреть. Они самые несмущаемые люди из всех, кого они знают. Здесь она редко задерживается допоздна; у нее большая студия в ДР. Единственное, что может выдать ее усталость, – это огромный белый чуб на голове, словно бурун в океане волос, и только с одной стороны, у телефона, торчащий и касающийся телефонной антенны. Она была белоснежно-белой уже тогда, когда Марио впервые увидел, как она смотрит на него из-за стекла инкубатора. Ее отец на фотографиях такой же. Волосы спускаются на спинку кресла и стекают по обеим рукам, спадая у локтей. В проборе просвечивает розовая кожа. Ее волосы всегда чистые и расчесанные. На шее у нее один из больших свистков мистера Делинта. От ее вихра на подоконник падает загнутая тень. По обе стороны от окна на латунных древках свисают два флага – с кленовым листом и флаг США с 50 звездами; в дальнем углу вымпелы с флерде-лисами на высоких острых полированных шестах. В кабинете Ч. Т. есть флаг ОНАН и флаг США с 49 звездами ³¹⁸.

– У меня наверху была очень содержательная беседа в разговоре с Ламонтом Чу. Но девочка Фелисити, которая очень худая. она из-за меня расстроилась. Сказала, что в полотенце.

– Уверена, Фелисити ничего не сделается. Выходит, ты просто прогуливался. Записи перипатетика, – в общении с ним она не упрощает язык, не говорит с ним свысока – это было бы унизительно для него. Хотя, кажется, он не против, когда многие именно так с ним и разговаривают – свысока.

А также она не спросит об ожоге в области таза, только если он сам о нем не заговорит. Она старается не совать нос в вопросы здоровья Марио, только если он сам не заговорит, опасаясь, что это можно принять за вмешательство или назойливость.

– Я увидел у тебя свет. И подумал себе: почему Маман до сих пор здесь.

Она сделала вид, что схватилась за голову.

– И не спрашивай. Иначе предамся безудержному нытию. Завтра предстоит чертовски занятой день, – Марио не слышал, чтобы она попрощалась с человеком в телефоне, когда положила трубку – так, что антенна теперь показывает Марио в грудь. Она затушила бычок бенсони-хеджины о бывший держатель для сигарет, похожий на петушиный гребень, который он когда-то смял, нарубил ударами карате и выдавил дно, когда она сказала, что больше хочет пепельницу. – Для меня непередаваемое удовольствие видеть тебя погруженным в работу, – сказала она. – В исканиях, – она задавила отдельные искры в пепельнице. У нее была идея-фикс, что Марио переживает, когда видит, как она курит, хотя он никогда