– Марио!

Марио снимает, как приближается Чу – его икры безволосые и мускулистые, с каждым шагом на плечи капает вода с волос.

– Ламонт Чу!

– Что происходит?

– Ничего не происходит!

Чу встает в пределах расстояния разговора. Он ненамного выше Марио. Дальше по коридору открывается дверь, появляется голова, осматривается и снова исчезает.

– Ну. – Чу расправляет плечи и смотрит в камеру на макушке Марио. – Хочешь, чтобы я сказал что-нибудь для потомков?

– Конечно!

– Что мне сказать?

– Все что хочешь!

Чу приосанивается, примеряет пронзительный взгляд. Марио проверяет экспонометр на ремне, педалью сокращает фокусное расстояние и чуть наклоняет объектив камеры, прямо на Чу, «Болекс» издает звуки шуршания настроек.

Чу по-прежнему просто стоит.

– Не могу придумать, что сказать.

– У меня тоже так всегда бывает.

– Как только твое предложение стало официальным, у меня мозг отключился напрочь.

– Бывает.

– В голове только статические помехи.

– Понимаю тебя.

Они стоят и молчат, механизм камеры тихо жужжит.

– Я вижу, ты только из душа, – говорит Марио.

– Общался внизу со старым добрым Лайлом.

– Лайл замечательный!

– Хотел там же и в душ заскочить, но, сам знаешь, запах.

– Поговорить со старым добрым Лайлом всегда здорово.

– Вот и я пришел сюда.

– Все, что ты говоришь, очень интересно.

Ламонт Чу секунду смотрит на Марио, который улыбается и, уверен Ламонт, с трудом сдерживается, чтобы не закивать, – но нужно ровно держать «Болекс».

– Я там – я рассказывал Лайлу о нашем эсхатоновом побоище, что нет надежной инфы, ходят противоречивые слухи, что во всем обвиняют Киттенплан и кого-то из Старших товарищей. Про дисциплинарные наказания Товарищей.

– Лайл – потрясающий человек, ему можно довериться, – говорит Марио, изо всех сил стараясь не кивать.

– Голова Господа и нога Пенна, сломанный нос Потлера. Что будет с Инкстером?

– Ты ведешь себя совершенно естественно. Очень хорошо.

– Я тебя спрашиваю, не говорил тебе Хэл, что с ним собираются делать, обвиняет ли его Тэвис? Пемулис и Киттенплан – это я понимаю, но у меня в голове не укладывается, чтобы наказали Сбита или твоего брата. Всю игру они занимались исключительно очевидением. Товарищ Киттенплан – Сподек, а ее вообще не было.

– Тебе будет приятно знать, что я все-все записываю.

Теперь Чу смотрит на Марио, что для Марио выглядит странно, потому что он смотрит на Чу через видоискатель, из объектива, а значит, когда Чу смотрит ниже объектива на Марио, Марио кажется, что тот смотрит куда-то на грудь Марио.

– Марио, я спрашиваю, Хэл тебе не сказал, что с ними собираются делать?

– Ты это рассказываешь или спрашиваешь?

– Спрашиваю.

Через «рыбий глаз» камеры лицо Чу выглядит слегка овальным и выпуклым, выдающимся.

– А тогда можно использовать то, что ты говоришь, для документального фильма, который меня попросили снять?

– Господи, Марио, да делай что хочешь. Я просто говорю, что меня совесть мучает из-за Хэла и Трельча. А Сбит во время самого побоища, кажется, вообще не приходил в сознание.

– Должен тебе сказать, по-моему, мы поймали в кадре самого настоящего Ламонта Чу.

– Марио, забудь про камеру, я тут стою весь мокрый и спрашиваю тебя, какое у Хэла впечатление от разговора с Тэвисом, не делился ли он впечатлениями? Ван Влек за обедом сказал, что вчера видел, как Пемулиса и Хэла из кабинета Тэвиса вывел за уши уролог из Ассоциации. Ван Влек сказал, что лицо у Хэла было цвета Каопектата.

Марио направляет объектив на вьетнамки Чу, чтобы смотреть на Чу поверх видоискателя.

– Ты это рассказываешь или это было?

– Это я тебя спрашиваю, Марио, говорил Хэл, что произошло, или нет.

– Я внимательно слушаю, что ты рассказываешь.

– Так ты спросил, спрашиваю я или нет, и да, я спрашиваю.

Марио наезжает в упор: кожа у Чу какого-то сливочно-зеленого цвета,

ни единого фолликула на виду.

– Ламонт, я потом тебя найду и расскажу все, что Хэл расскажет мне, у нас так замечательно выходит.

– Так значит, ты не говорил с Хэлом?

– Когда?

– Господи, Марио, с тобой иногда как со стенкой.

– Очень хорошо получается!

Кто-то полощет рот. Гильермо Редондо, кажется, читает молитву в их с Эстебаном Рейнсом комнате. Вход в люкс Клиппертона в Восточном корпусе когда-то был, как он помнит, больше месяца заклеен ярко-желтой пластиковой лентой БПД. Дерево двери туалета для мальчиков отличается от дерева дверей комнат. На двери люкса Клиппертона была приклеена фотография Росса Рита, который делает вид, что целует перстень Клиппертона у сетки. Рев смыва и скрип двери кабинки. Вся сантехника в академии высоконапорная. Марио дольше спускается по лестнице, чем поднимается. Он так крепко цепляется за перила, что красная грунтовка остается на ладонях. Особый шорох ковра в вестибюле, и запах сигарет «Бенсон & Хеджес» в приемной. Маленькие двери в коридоре, которые всегда закрыты, но никогда не запираются. Резиновые чехлы на ручках. «Бенсон & Хеджес» стоят 5,60 долларов ОНАН за пачку в бакалее «Отец & Сын» у подножия холма. Диод таблички «Опасно: Третий рельс» на столе Латеральной Алисы Мур не горит, а на текстовом процессоре – чехол из матового пластика. На синих креслах слабые отпечатки человеческих задов. В приемной пусто и темно. Слабый свет с освещенных кортов снаружи. Свет настольной лампы, сильно ослабленный двойными дверями, из-под двойных дверей кабинета ректора, куда Марио не заглядывает; в присутствии Марио Тэвис на нервах впадает в такую общительность, что это неловко для всех сторон ³¹⁶. Если спросить Марио, ладит ли он с дядей Ч. Т., он ответит: «Конечно». Экспонометр «Болекса» показывает «без вариантов». По большей части свет в приемной – из кабинета без двери заведующей женской частью. А это значит: Маман здесь.

Тяжелый ворсистый ковер особенно коварен для Марио, когда он весь обвешан оборудованием. У Аврил Инканденцы, охочей до света, в кабинете чуть ли не софит на потолке, два торшера и