руки и бросая друг другу реплики из уголков рта, и она чувствует, как стоящие мужики пялятся на ее голые колени через плечо, отпускают замечания о коленях и вуали. С робким теплым чувством ²⁹² она вспоминает Дона Гейтли – в горле трубка, терзают температура, вина и ноющее плечо, подбивают на Демерол доброжелательные, но непонимающие врачи, – он проваливается в бред, терзается, уверен, что ему желают зла какие-то люди в шляпах, бросает на свою половину потолка такие настороженные взгляды, будто стоит отвернуться, как тот его съест. На огромной доске на подиуме написано: «Группа „Реальность – убежище для тех, кто не может совладать с наркотиками" приветствует сегодняшних спикеров на Служении – Группу „Свободная дорога" из Маттапана», который находится глубоко в цветном районе Бостона, где самая высокая концентрация Анонимных Кокаинщиков. Спикер, только-только вышедший за кафедру, когда садится Джоэль, – высокий желтоватый цветной со сложением штангиста и страшными глазами, особенного тернового, светло-коричневого оттенка. Говорит, он в АК уже семь месяцев. Он пропускает типичные для АК боевые мачо-байки о своей наркоистории и переходит сразу ко Дну – месту, с которого он должен был спрыгнуть. Джоэль видит, что он хочет говорить правду, а не просто выпендривается и показушничает, как, кажется, многие АК. В его рассказе множество цветных идиом и раздражающей цветной жестикуляции, но Джоэль это уже как будто все равно. Она Идентифицируется. На собраниях у правды есть какое-то неотразимое бессознательное обаяние, вне зависимости от цвета или содружества. Даже ряд Отрицания и стоящие мужики увлечены рассказом цветного. Тот говорит, у него такая тема: у него дома в спальном районе Перри Хилл Проджектс в Маттапане были жена и маленькая дочурка, и еще ребенок на подходе. Он держался на черной работе подмастерья заклепщика в «Универсальном Отбеливателе», который прямо на этой улице в Энфилде, и потому его зависимость от крэк-кокаина была не ежедневной; курил он запоями, в основном на выходных. Но притом запоями адовыми, психопатическими, опустошающими банковский счет. Как привязаться к ракете «Рэйтеон», и теперь выход только на конечной, Джим. Он говорит, жена подрабатывала уборкой домов, но ей запрещали брать с собой дочурку, так что приходилось сдавать ее в детсад, который съедал почти весь заработок жены. Так что на плаву держались только благодаря его зарплате, а из-за запоев со стеклянной трубкой по выхам жили в вечной «финансовой нестабильности», которую он произносит с ошибками. И вот его последний запой, Дно, которое, предсказуемо, случилось в день зарплаты. Все деньги по-любому должны были пойти на покупки и аренду. И так торчали за пару месяцев, и в доме в плане пожрать было шаром покати. На перекуре в «Универсальном Отбеливателе» он спецом купил всего одну-единственную ампулу, за чирик, чтобы угоститься в воскресенье вечерком после выходных воздержания, покупок и драгоценных минут с беременной женой и дочуркой. Жена и дочурка должны были встретить его после работы прямо на автобусной остановке у «Брайтон Бест Сейвингс», прямо под большими часами, чтобы «помочь» передать чек на месте. Он поддался на уговоры жены о встрече у банка, с отвращением к себе осознавал, что даже тогда существовала угроза инцидентов с чеком, судя по запоям в прошлом, а их финансовая нестабильность была, как там его, как это слово, в жопе, короче, она была, и он охренеть как четко понимал, что в этот раз не может позволить себе все похерить.

Он говорит, что так это называл про себя: похерить.

Он даже до автобуса не добрался, когда отбатрачил, сказал он. У двух других земель ²⁹³ из заклепочного цеха было по три ампулы на брата, которые они, типа, перед ним и выложили, ну он и подкинул свою, потому что две ампулы и с третинкой на одну херовенькую воскресную променяет только полный лошара, не знакомый с концептом «лови момент». Вкратце – опять сыграли знакомое безумие бабла на кармане и беззащитности против тяги, и мысль о его женщине, обнимающей его дочурку в вязаной шапочке и варежках под большими часами на холодном мартовском закате, не столько забылась, сколько как-то съежилась крошечной картинкой для медальона в самом центре той его части, которую он с земелями вовсю собирался прикончить трубкой.

Он говорит, на автобус так и не сел. Пустили по кругу пол-литру вискарика у старого «Форда Мистик» одного из земель, да затянулись, прямо в тачке, и как только он достал $ из кармана, все – маленький пушистый зверек уже уселся у него на шее, Джим ²⁹⁴.

Он крепко хватается за края кафедры и тяжело опирается на прямых руках в позе, транслирующей одновременно самоуничижение и решимость. Он просит АК просто опустить завесу милосердия над финалом ночной сцены, которую все равно в памяти после остановки для обналичивания задымило ракетными выхлопами; но, короче, домой в Маттапан он добрался только под утро, утро субботы, желто-зеленый, с больной головой и дрянным послекрэковым настроением, готовый и умереть, и убить за новую дозу, и в то же время сгорающий от стыда, что все похерил (опять), так что поездка на лифте к квартире – возможно, самый храбрый поступок в его жизни, до этого момента, казалось ему.

Было где-то 06:00 утра, и их не было. Дома никого, причем так, что пустота квартиры как будто пульсировала и дышала. Под дверь просунули конверт от БУЖХ ²⁹⁵, не лососевого цвета выселения, но зеленого – последнего предупреждения по квартплате. И он пошел на кухню, открыл холодильник, презирая себя за надежды, что там осталось пиво. В холодильнике стояла почти пустая банка виноградного желе и полпачки бисквитной смеси, и это – плюс вонь пустого холодильника – все, Джим. Маленькая пластмассовая баночка арахисового масла из «Фуд Банк» без лейбла, такая пустая, что на внутренних стенках – царапины от ножа, и скомканная коробка соли – больше на всей кухне ничего не нашлось.

Но от чего у него сердце ухнуло в пятки и душа заныла, сказал он, – это когда он увидел на плите пустой вылизанный бисквитный поддон и пластиковую корку защитной обертки от арахисового масла на куче мусора в помойке. Медальонная картинка на задворках разума раздулась и стала четкой сценой, как его жена, дочурка и нерожденный карапуз ели то, что, как он сейчас понял, им пришлось есть, вчера вечером и сегодня утром, пока он где-то там прожигал их еду и квартплату. Это и стало его краем пропасти, его личным перекрестком, –