– Мое время оставаться уже остро finite, – сказал Марат без околицы. Каждая смена его поз вызывала поскрипы кожи и металла. – Я буду благодарен, если ты распрощаешься первый.
Стипли решил, что Марат хотел, чтобы тот не имел представление, как он поднимается и спускается, приходит и уходит. Без прикладной цели; в силу личной гордыни. Стипли присел, чтобы наладить ремешки туфель. Его протезы все еще не были вполне ровны. Он заговорил со слабой одышкой дородных людей в наклоне:
– Ладно. Реми, но мне кажется, что «отсутствующий» Дика Уиллиса – не то слово. Не улавливает. Фактор глаз. Хойн, арабский терапевт. Старик. Нет, этого мало.
– Ты бы сказал, это не вполне улавливает выражение глаз.
Поднимая голову в приседе, шея Стипли казалась толстой. Он вперил
взор за Марата, в скалу. Сказал:
– Взгляд скорее… блин, как же сказать-то. Блин, – молвил Стипли в концентрации.
– Окаменевший, – сказал Марат. – Окостеневший. Неодушевленный.
– Да не. Не неодушевленный. Как раз, скорее, наоборот. Скорее как будто… зависший на чем-то, что ли.
Шея самого Марата стала затекшая от столь многого времени наблюдения вверх и вниз с высоты.
– Что это здесь желает означить? Прикованный?
Стипли что-то делал с потресканным лаком на ногте ноги.
– Зависший. Застывший. Застрявший. Пойманный. Пойманный будто где-то в середине. Между чем-то и чем-то. Притягивается в двух противоположных направлениях.
Глаза Марата обыскали небо, которое таким было чересчур светло-синее для его вкуса, покрытое какой-то яичной плеврой жары.
– Имеешь в виду, между двумя желаниями великой интенсивности.
– Даже не то что желаниями. Какой-то более выхолощенный. Как будто человек завис над каким-то вопросом. Будто что-то забыл.
– Рассеянный. Потерянный.
– Рассеянный.
– Потерянный.
– Рассеянный.
– Как изволишь.
13 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»
02:45, Эннет-Хаус, поистине ранние часы. Эухенио М., добровольно прикрывающий на ночной смене Джонетт Фольц, в кабинете играет в какую-то портативную спортивную игру, которая пищит и чирикает. Кейт Гомперт, Джоффри Дэй, Кен Эрдеди и Брюс Грин сидят в гостиной почти в темноте, со включенным старым DEC с прыгающим изображением. После 00:00 картриджи запрещены, чтобы люди спали. Трезвые зависимые от кокаина и стимуляторов неплохо спят уже на второй месяц, обычные алкоголики – на четвертый. Зависимые, которые воздерживаются от шмали и транков, могут, в принципе, забыть про сон на весь первый год. Хотя Брюс Грин и спит, и нарушал бы правило про лежание на диване, если бы не опустил сплетенные ноги на пол. ТП Эннет-Хауса по Спонтанному распространению ловит только базовый «ИнтерЛейс», а с 02:00 по 04:00 «ИнтерЛейс» Новой Новой Англии грузится на следующий день распространения и обрубает все передачи, кроме четырех подряд повторов «Ежедневного шоу Мистера Попрыгайчика» по одной линии, и когда на экране в своих пеленках на английской булавке, с пузиком и в резиновой маске грудничка появляется мистер Попрыгайчик, для бессонного взрослого он вовсе не являет собой приятное или успокаивающее зрелище. Кен Эрдеди начал курить, теперь сидит и курит, дрыгая кожаной тапкой. Кейт Гомперт и Джоффри Дэй – на некожаном диване. Кейт Гомперт сидит на диване по-турецки, наклонившись так низко, что касается лбом ступни. Похоже на какую-то духовно продвинутую позицию из йоги или упражнение по растяжке, но на самом деле Кейт Гомперт сидит так на софе каждую ночь с той неприятной кучи-малы с Ленцем и Гейтли в среду на улочке, от которой весь Хаус до сих пор отходит и духовно лихорадит. Голые икры Дэя совершенно безволосые, и в дорогих туфлях, черных носках и велюровом халате выглядят абсурдно, но Дэй зарекомендовал себя каким-то даже достойным уважения пофигистом с наплевательским отношением к мнению окружающих.
– Будто тебе не плевать, – голос Кейт Гомперт невыразительный и трудноразличимый, потому что исходит из круга скрещенных ног.
– Дело не в том, плевать или не плевать, – тихо говорит Дэй. – Я только говорю, что в какой-то степени могу Идентифицироваться.
Немытые пряди Гомперт подлетают от саркастического фырканья.
Брюс Грин не храпит, даже со сломанным и крест-накрест заклеенным белым пластырем носом. Ни он, ни Эрдеди их не слушают.
Дэй говорит мягко и не скрещивает ноги, чтобы наклониться в ее сторону.
– Когда я был маленьким.
Гомперт снова фыркает.
–. просто мальчишкой со скрипочкой, мечтой и специальными окольными маршрутами до школы, не хотел наткнуться на мальчишек, которые отнимали футляр со скрипкой и держали на высоте, чтобы я подпрыгивал, одним летним днем я сидел наверху, в спальне, которую делил с младшим братом, один, упражнялся в игре. Стояла жара, и в окне был электрический вентилятор, он дул в окно, как вытяжка.
– Уж в вытяжках я разбираюсь, можешь мне поверить.
– Направление потока воздуха, собственно, не имеет значения. Он был включен, и из-за его местоположения стекло приподнятого окна слегка вибрировало. Слышалась странная пронзительная вибрация, неизменная и постоянная. Сама по себе она казалось необычной, но неопасной. Но в этот самый день вибрация вентилятора слилась с одной гаммой, которую я разыгрывал на скрипке, и две вибрации вызвали резонанс, из-за которого в моей голове что-то случилось. Объяснить практически невозможно, но вызвал это именно какой-то аспект этого резонанса.
– Это нечто.
– Когда две вибрации слились, из какого-то уголка моего разума как будто, колыхаясь, явилась большая мрачная колыхающаяся тень. Мне не хватает слов, кроме как «большая», «мрачная», «тень» и «колыхающаяся», чтобы описать то, что всплыло из омута моей психики и о существовании чего в голове я не имел ни малейшего представления.
– Но все это время оно было в тебе.
– Кэтрин, Кейт, это был абсолютный ужас. Весь ужас вместе взятый, дистиллированный и приобретший форму. Он возник во мне, из
