– Разбалансированные письма более не отправлялись в мусор, но теперь адресовались.
– А мамулька все это время терпела. Просто сердце разрывается. Она была кремень. Правда, начала принимать противотревожные препараты рецептурного отпуска.
«Земля свободно храбрых», – Марат не сказал это вслух Стипли. Он смотрел на часы из кармана и пытался припомнить раз, когда со Стипли приходилось думать о такте прощания.
Стипли, на этот миг, производил впечатление курящего сразу много сигарет одномоментно.
– Где-то под конец развития проблемы старик дал понять, что работает над секретной книгой, которая рассматривала и объясняла военную, медицинскую, философскую и религиозную историю мира через аналогии с определенными тонкими и запутанными тематическими кодами в «МЭШе», – Стипли вставал на одну ногу, чтобы поднять вторую ногу и осмотреть причиненный туфле ущерб, между тем куря. – Даже когда он все же шел на работу, ничего хорошего не получалось. Покупатели топочного мазута, которые звонили по поводу доставки, или там информации, стали жаловаться, что старик пытается вовлечь их в непонятные теоретические дискуссии по тематике «МЭШа».
– По причине, что мне необходимо скоро уйти, скоро должна проявить себя центральная мысль, – вставил Марат изящно как мог.
Стипли словно не слышал этого второго собеседника. Он казался не только просчетливым и запутанным внутри себя; само его поведение стало словно моложе, как у молодежного человека. Если только это не окажется какой-то игрой для запутывания Марата, знал, что должен учесть, Марат.
– Затем двойной удар, – сказал Стипли. – В 1983 году до э. с. Это я помню четко. Мамулькин открыла конверт с предупреждением от адвокатов CBS и «Двадцатый век Фокс». Оказывается, какой-то добродел из военной почты перенаправил некоторые письма в «Фокс». Старик пытался вести корреспонденцию с некоторыми прошлыми и нынешними личностями из «МЭШа» в письмах, которые никто не видел, как отправлялись, но содержание которых, сообщили адвокаты, вызывало серьезное беспокойство и могло представлять собой солидное основание для жестких судебных действий, – Стипли поднял ногу на свой вид, с болью в лице. Он сказал: – Затем показали последнюю серию сериала. Конец осени 1983-го до э. с. Я был на гастролях в форте Тикондерога с военным оркестром Корпуса подготовки офицеров запаса. Малек, которая к этому времени сама съехала из дома, – и как ее не понять, – она сообщила, что мамулькин очень спокойно и без жалоб говорит, будто старик теперь отказывается выходить из подвала.
– Здесь финальная завершающая изоляция одержимости.
Стипли переглянул через плечо на одной неловкой ноге, чтобы смущенно взглянуть на Марата.
– В смысле, даже в туалет, выходить.
– Я думаю, препараты твоей матери предупредили случаи великого переживания.
– Он оплатил особый кабельный пакет ИСКРы с дополнительной синдикацией. Когда не гоняли повторы, он гонял видеомагнитные записи. Он осунулся, отощал, а на его мягкое кресло теперь больно было смотреть. «Мазут от Чири» держал его на довольствии до шестидесяти, когда он накопил бы стаж в тридцать лет. Мы с мальком начали неуверенно обсуждать, как бы поговорить с мамулькой, чтобы она поговорила с отцом и к кому-нибудь его сводила.
– Сами вы не были в способности к нему достучаться.
– Он умер прямо перед днем рождения. Умер в своем мягком кресле, с до конца откинутой спинкой, за серией, в которой, помню, Ястреб Альды гуляет во сне и боится, что на хрен свихнулся, пока его не успокаивает профессиональный военный психолог.
– Я, мной тоже был видим повтор этой серии, в моем детстве.
– Все, что я помню, – армейский профессионал говорил Альде не волноваться, что если бы он реально был психом, то спал бы как младенец, как пресловутый Бернс-слэш-Линвиль.
– Сериальный персонаж Бернс спал исключительно крепко, помню я.
– Рукопись его секретной книги заняла десятки блокнотов. Вот что это оказались за блокноты. Пришлось взломать один из чуланов в подвале. И оттуда вывалились блокноты. Но все записи были сделаны в каком-то на вид медицинском-слэш-военном коде, не поддающемся расшифровке, – сестричка, ее первый муж и я немало времени убили на разгадку. После его смерти в кресле.
– Его разбаланс искуса стоил ему жизни. Во всем безобидная американовая эфирная телепередача отняла у него жизнь, по причине затягивающей одержимости. В этом твоя притча.
– Не. Это был трансмуральный инфаркт. Весь желудочек разнесло. У него в семье это давняя беда: сердце. Патологоанатом сказал, что удивительно, как он так долго продержался.
Марат пожал плечи.
– Одержимые – частые старожилы.
Стипли покачал головой.
– Как же тяжко пришлось бедной старой мамулькин.
– Однако она всегда не жаловалась.
Уж солнце было наверху и пульсировало. Свет облил все на тошнотворно желтый манер, как соус. Все птицы и живые звери стали приглушены, уж одурелые жаром, а яркие строечные машины еще не принялись за движение. Все было тихо. Все было чисто. Тень Стипли на утесе была приплюснутой и тупой, уже короче самой живой фигуры Стипли, которая наклонялась вперед, чтобы найти глазом далеко внизу место, где намусорить смятой бельгийской пачкой – как возгорелись надежды, уже без чего курить.
Марат произвел часы из кармана ветровки. Стипли пожал плечи.
– Наверное, ты прав, что тут есть место и ужасу, и притяжению. Когда я на востоке и вспоминаю лабораторию Флатто, ловлю себя на искушении.
– Уже современным Развлечением.
– И как бы полупредставляю Хэнка Хойна в кресле старика – как он, сгорбленный, лихорадочно строчит.
– Военным кодированием.
– Глаза – они тоже такими становились, у старика, как у Хойна. Периодически.
Жар начал парить загорелое дно пустыни. Мескит и кактус дрожали, и Тусон,
