времена; лучшие образчики попрошайничества теперь не отличить от стендапа, и вознаграждаются внимательными толпами. Сектанты в шафрановых рясах с великим количеством перкуссий и буклетами из лазерных принтеров. Даже олдскульные евронищие – насупившиеся люди в полосатых леггинсах, безмолвные и замкнутые. Даже местные кандидаты, активисты, защитники прав и представители связей с общественностью вынырнули из Леты на общественную сцену – завешанные флагами подмостки, крышки помоек, крыши машин, маркизы – что угодно повыше, что угодно на высоте публичного обозрения: люди взбираются и декламируют, собирая толпы.

Одна из лучших ноябрьских бэк-бэевских очевозможностей – смотреть, как бесстрастные люди в федеральном белом и муниципальном серо-голубом осушают и выскребают искусственный утиный пруд в Городском саду на грядущую зиму. Осушают каждый год, где-то в ноябре. Публично об этом не объявляют; точного расписания нет; длинные блестящие грузовики просто внезапно окружают пруд кольцом; всегда в будни ориентировочно в середине ноября; еще это обязательно какой-то унылый промозглый серый ветреный бостонский день, когда чайки кувыркаются в небе цвета грязной травы, люди в шарфах и новых перчатках. Не самый идиллический денек для обычного праздношатания или публичного очевидения. Но берега пруда Городского сада всегда плотным кольцом обступает собравшаяся огромная толпа. На пруду живут утки. Он идеально круглый, с подернутой ветром до слоновьей кожи поверхностью, круглый геометрически, на берегах – качественный газон и равномерно разбросанные клочки кустарника, между кустов – парковые скамеечки под белоствольными ивами, уже выплакавшими желтый осенний мусор на зеленые сиденья и травяные берега, где теперь собирается и густеет ряд зевак, наблюдая, как уполномоченные органы приступают к осушению пруда. Утки понепоседливей уже отбыли в южных направлениях, и многие улетают по филогенетическому побуждению сейчас, когда подъезжают блестящие грузовики, но большая часть стаи остается. Прямо под низкими облаками над головой летают ленивыми эллипсами два частных самолета, баннеры за их хвостами рекламируют четыре различных уровня комфорта и защиты от «Депенд». Ветер заламывает баннеры набок, мебиусирует и выпрямляет с громким хлопком разворачивающихся флагов. С земли шум двигателей и хлопки баннеров не разобрать из-за гвалта толпы, уток и злого посвиста ветра. Завихрения ветра такие сильные, что директор Неопределенных служб Родни Тан, сложив руки за спиной перед окном на восьмом этаже флигеля Капитолия на улицах Бикон и Джой, глядя на юго-запад на концентрические кольца пруда, толпы и грузовиков, видит, как поднятые ветром листья и уличная пыль кружатся прямо снаружи и постукивают в то самое окно, где стоит он и массирует копчик.

Доктор Джеймс О. Инканденца, кинорежиссер и почти скопофил в плане очевозможностей и толп, ни разу не пропускал этого зрелища, когда был жив и в городе. Хэл и Марио тоже повидали их немало. Как и некоторые жильцы Эннета, хотя не все были в состоянии это запомнить. Кажется, во всей метрополии Бостона нет человека, который не видел хотя бы одного осушения пруда. Это всегда один и тот же мрачный ноябрьский денек с северо-восточным ветром, в который если бы ты сидел дома, то ел бы супы земляных тонов на теплой кухне, слушал ветер за окном и радовался про себя крову и очагу. Каждый год, когда приезжал Сам, все было одно и то же. От лиственных деревьев уже оставались одни скелеты, сосны разбивало параличом, измочаленные ивы хлестало ветром, невзрачная трава хрустела под ногами, водяные крысы улавливали осушательное настроение первыми и в бегстве скользили, как ночь, к цементным берегам. Всегда – толпа в густеющих кольцах. Всегда – ролики на тропинках сада, парочки под руку, фрисби вдалеке над хребтом, на другом склоне сада, с которого не видно пруда.

Директор Департамента неопределенных служб Соединенных Штатов Родни Тан стоит у грязного окна почти все утро, задумчивый, его поза – армейское «вольно». Протоколист, помощник, заммэра и директор Управления службы лечения наркотической зависимости и психических расстройств Массачусетса, а также региональные оперативники Неопределенных служб Родни Тан-мл.²⁵⁷ и Хью Стипли ²⁵⁸ тихо сидят в конференц-зале за его спиной, стенографическая ручка Греггапротоколиста застыла на полуслове. Окно восьмого этажа открывает вид до самого хребта холма на другом конце сада. Над хребтом тудасюда сонно парят два фрисби и что-то вроде выпотрошенного кольца фрисби, иногда ныряя за холм и пропадая, на миг, из зрительного поля Тана.

Чтобы одновременно придать своей проблемной коже и качественный загар, и суровую обветренность, аспирант-лаборант-инженер с WYYY-109 МТИ лежит с голой грудью на серебристом термозащитном одеяле – сувенире из НАСА, крестовидно распластавшись примерно под углом кресла-реклайнера на дальнем склоне Городского сада. Тот выходит на Арлингтон-стрит, в юго-западном углу сада, где хребет холма скрывает вид на бассейн пруда, будку для туристов, павильон, узел радиальных тропинок и гигантские окислившиеся статуи рядка утят в честь бессмертной и любимой классики Роберта Макклоски «Дорогу утятам!». Единственный другой склон сада – чаша теперь уже бывшего пруда. Травяной уклон, не очень крутой, спускается к Арлингтон-ст. и являет собой просторную дернистую поляну, безопасную в плане собачьих какашек, потому что собаки не ходят в туалет на негоризонтальной поверхности. На хребте над головой инженера парят фрисби, там же в тряпичный мяч голыми посиневшими ногами играют четверо гибких мальчишек. Температура 5 °C. У солнца приглушенный осенний оттенок, будто его положили под несколько стекол. Ветер колючий и неустанно забрасывает непришвартованные края одеяла НАСА на тело инженера. На оголенной коже теснятся пупырышки гусиной кожи и прыщи. Термозащитное одеяло цвета металлик и голый торс аспиранта-инженера – единственные одеяло и торс на холме. Он лежит раскинувшись, целиком подставившись слабому солнцу. Аспирант – инженер WYYY – один из приблизительно трех дюжин человеческих тел, разбросанных по крутому холму, человеческого множества без порядка, общности и какой-либо связи, напоминающего скорее хворост на опушке. Загорело-обветренные чумазые люди в парках без молний и разных ботинках, некоторые из них – постоянные обитатели сада, все спят или находятся в прострации различного происхождения. Свернувшись, на боку, поджав колени, закрытые ко всему. Другими словами – ютятся. С одного из офисных зданий на Арлингтон-ст. тела кажутся чем-то рассыпанным с большой высоты. Ветеран с высоты птичьего полета, скорее, сравнил бы множество тел с полем боя после боя. За исключением тела инженера WYYY, все покрыты городской шелупенью, небритые, с желтыми пальцами и бронзовым загаром от уличной жизни. Вместо одеял у них куртки и скатки, а для банок и бутылок – старые сумки с веревочными ручками и мешки «Радость». Еще здоровые туристические рюкзаки, без какого-либо цвета. Иначе говоря, одежда и принадлежности – того же