– УРОТ во мне ответил бы, что ты заперт в стыде из-за стыда, и что из-за порочного круга стыда из тебя получается плохой сотрудник, Дон. Тебя больше волнует, что я считаю тебя неумным и забывчивым, чем неспособность жильца взять и открыто прибегнуть к праву отказаться отвечать на невероятно личный и не связанный с наркотиками вопрос.
– А теперь она опять тараторит, как, сука, училка английского. Но забей. Не суть. Просто заметь, как ты опять пытаешься увести наш диалог к стыду и ко мне, вместо того чтобы сказать «да» или «нет» на вопрос «Ответишь ты мне или нет, чего у тебя там не так под вуалью».
– О, а вы мастер скрывать, мистер Г., вы мастер. Стоит нам хотя бы затронуть какую-либо неполноценность, которой ты стыдишься, как ты раз – и прячешься за свою защитную маску сотрудника Хауса и начинаешь выпытывать у меня то, о чем, сам знаешь, я не могу заставить себя быть открытой – ведь сам только что уговорил меня пересказать всю философию УРОТа, – чтобы твое собственное чувство неполноценности либо позабылось, либо стало задним фоном, чтобы высветить мою неспособность быть открытой и откровенной. Лучшая защита – это нападение, не так ли, мистер Футболист.
– Все, где мой аспирин? Столько слов. Ты победила. Иди смотри на снег в другом месте.
– Но дело в том, мистер Сотрудник, что я уже совершенно открыла свой стыд и неспособность быть открытой и откровенной. Ты разоблачаешь то, что я и так уже продемонстрировала. Ты лишь хочешь заглушить собственный стыд по поводу стыда из-за того, что, как ты боишься, выглядит недостатком ума, заезженной до гладкости пластинкой моей обезображенности, в которую все тыкаешь иголкой.
– И за все это время ты так и не сказала прямо «да» или «нет» на «Можно спросить, что у тебя там, ты косоглазая или, типа, бородатая, или у тебя там больная кожа, хотя вообще-то в открытых местах кожа у тебя выглядит…»
– Как? Как выглядит моя нескрытая кожа?
– Видишь, опять ты пытаешься съехать вместо того, чтобы просто сказать «нет» на «Можно спросить». Просто скажи «нет». Попробуй. Это не страшно. Никто тебя не укусит. Просто возьми и прямо скажи.
– Совершенна. Ты хотел сказать, что все видимые участки моей кожи попросту нежное сногсшибательное совершенство.
– Господи, зачем я тебе вообще нужен? Может сама с собой побеседуешь, если ты и так знаешь все мои проблемы, стыды и вообще все, что я скажу? Почему бы не последовать совету сказать «нет»? Зачем приходить? Это я к тебе, что ли, пришел, поговорить? Разве это не я тут сидел, старался не отрубиться, и вести Журнал, и собирался убирать говно с фут-фетишистом, и не ты ли это вдруг вспорхнула, уселась и пришла ко мне?
– Дон, я совершенна. Я так красива, что любой, у кого есть нервная система, при взгляде на меня сходит к херам с ума. Стоит им меня увидеть, и они уже не могут больше ни о чем думать, ни на что смотреть, и забывают свои обычные дела, и верят, что если я буду с ними, то все тут же станет прекрасно. Все. Будто я решение их глубокой слюнявой потребности жить бок о бок с совершенством.
– Ну все, сарказм.
– Я так красива, что безобразна.
– Ну все, неуважительное обращение, будто я дебил какой, потому что, видите ли, пытался помочь преодолеть страх прямого «нет», который она преодолевать не собирается.
– Я безобразна от красоты.
– Хочешь увидеть мое профессиональное лицо сотрудника – вот тебе лицо сотрудника. Я улыбаюсь и киваю, я обращаюсь с тобой, будто тебя надо подбодрять, улыбаться и кивать, а сам за этим лицом все кручу и кручу пальцем у виска, типа: «Ну и долбанашка», типа: «Где санитары-то».
– Хочешь верь, хочешь нет. Здесь я бессильна, я знаю.
– Смотри, вот профессиональный сотрудник записывает в Журнал лекарств: «Шесть сверхмощных доз аспирина для сотрудника, пережившего сарказм, и съезжание с преодоления страха, и саркастическое поведение от новичка, которая думает, что видит всех насквозь».
– На какой позиции ты играл?
По Эннет-Хаусу пошли слухи, что Рэнди Ленц нашел собственный мрачный способ справляться со всем известными Гневом и Бессилием, которые угнетают наркомана в первые месяцы воздержания.
– «…что сотрудник даже поражается, как это она попала сюда на лечение, если такая вся из себя умная».
Ежевечерние собрания АА и АН закругляются к 21:30 или 22:00, а отбой – в 23:30, и жильцов Эннета подвозят до Хауса жильцы с машинами, а некоторые выбираются на машинах за огромными дозами мороженого и кофе.
Ленц – из тех, которые с машиной, – сильно модифицированным старым «Дастером», белым с как будто 12-калиберными прострелами ржавчины над нишами колес, с крупногабаритными задними шинами и таким прокачанным ради рокочущей скорости движком, что чудо, как у него еще права не отняли.
Лоферы Ленца ступают за пределы Эннет-Хауса только после заката, и даже тогда только при белом парике, усах и в развевающемся пальто с высоким воротником, и ходит он только на обязательные ежевечерние собрания; и потом тут такая тема: он никогда не ездит на собрания в своей машине. Всегда выходит с кем-нибудь еще и подсаживается в чужую машину с другими. И всегда только на самое северное место, почемуто, с компасом и салфеткой рассчитывая сегодняшний ночной маршрут поездки и затем прикидывая, на каком месте он будет максимально на севере. У Гейтли и Джонетт Фольц уже вошло в привычку каждый вечер объяснять остальным жильцам, что Ленц преподает им ценный урок терпения и терпимости.
Но когда собрание закругляется, Ленц ни к кому не подсаживается. После собраний он всегда идет в Хаус пешком. Говорит, ему нужно подышать свежим воздухом, особенно когда весь день просидишь в забитом Хаусе, избегая дверей и окон, скрываясь сразу от обеих сторон системы
