Естественно, висело и кое-что помрачнее, относительно одного элитного бруклайнского дома, покойного владельца которого посмертно превозносили и в «Глоуб», и в «Геральд» в необыкновенно многословных текстах с необыкновенно большими заголовками. После восьми месяцев неописуемых психических мук в ожидании, когда на него опустится каблук закона по делу о канашкинском ВИПе, – под конец наркозависимости Гейтли расслабился, одурел и по-идиотски зациклился на методе короткого замыкания счетчика, которому научился в ИУМ-Биллерике и который, Гейтли был почти уверен, теперь составлял его визитный модус операнди, раз старик, учивший его в слесарной мастерской Биллерика, впоследствии откинулся, переехал в Юту и умер от передоза морфином (а кому, блин, вообще в голову придет светлая мысль искать нормальный морфин в долбаной Юте?) больше двух лет назад, – после восьми месяцев мук и сгрызания ногтей, из которых последние два прошли уже в Эннет-Хаусе – хотя в соответствии с лицензией УСЛНЗ любые действия полицейских сил на территории Хауса без физического присутствия и нотариально заверенного разрешения Пэт Монтесян были запрещены, – когда он сгрыз все десять пальцев до заусенцев, Гейтли крайне осторожно связался с одним судебным стенографистом, приверженцем Перкодана, с которым когда-то торговала его бывшая девушка, и уговорил равно осторожно осведомиться на его счет, и обнаружил, что потенциальное расследование по убийству второй степени во время запоротого ограбления 190 перешло – несмотря на громкие завывания одного безжалостного ревирского помпрокурора – под юрисдикцию чегото федерального, что забалдевший стенограф назвал «Неопределенным бюро служб», вследствие чего дело исчезло из всех правовых полей, где стенограф имел право осведомляться, хотя ходил слушок, что нынешние подозрения падают на некоторые таинственные канашко-политические организации аж в Квебеке, далеко на севере от Энфилда, Массачусетс, где Гейтли мучился по дороге на ежевечерние собрания АА с пальцами по самые кутикулы во рту.
Большинство дел, по которым проходил Гейтли, с помощью его ГэЗэ были закрыты без решения 191 благодаря долгосрочному лечению Гейтли, воздержанию от химических веществ, согласию на случайные анализы мочи и денежным возмещениям каждые две недели из жалкой зарплаты, которую он получал за вычистку говна и спермы под Ставросом Лобокуласом, а теперь также за стряпню и сотрудничество с проживанием в Эннет-Хаусе. Единственное обвинение, которое не ушло в «синюю папку», – проблема с вождением с приостановленными по нетрезвяку правами. В Содружестве Массачусетса это обвинение влечет обязательный срок в 90 дней – наказание прямо буквально вписано в закон; и ГэЗэ по делу сказал Гейтли откровенно, что это только вопрос времени, с которым ворочаются неторопливые юридические колеса, когда какойнибудь судья поместит дело в «красную папку» и Гейтли придется-таки отмотать срок в каком-то ИУМ общего режима вроде Конкорда или ДирАйленда. Гейтли не очень парит, что его закроют на 90 дней. В двадцать четыре он отсидел в Биллерике 17 месяцев за нападение на двух вышибал в ночном клубе – вернее, он скорее забил одного вышибалу в кровь бессознательным телом второго – и отлично знал, что переживет тюрягу Содружества. Он был слишком здоровый, чтобы на него наезжали, и не собирался наезжать сам: первый срок он мотал спокойно и не давал никому повода; и когда за его сигаретами из тюремной барахолки пришла первая пара жлобов, он высмеял их со свирепым весельем, а когда они вернулись второй раз, Гейтли забил их до полусмерти в коридоре за качалкой, где их наверняка должны были слышать многие другие, и когда инцидент исчерпался, можно было спокойно сидеть и не переживать из-за наездов. Теперь Гейтли парила только перспектива остаться в тюрьме всего с одним-двумя собраниями АА в неделю – чистых заключенных пускают на собрания только тогда, когда с тюремным Служением приезжает местная Группа, Гейтли сам так ездил, – при этом Демерол, Талвин и старую добрую травку в тюрьме достать едва ли не легче, чем во внешнем мире. Теперь Гейтли мучила только мысль о держиморде, с иголочки одетом пастухе. Возвращение к употреблению Веществ стало его величайшим страхом. Даже Гейтли понимает, что это важная психическая веха. Он откровенно говорит всем новеньким жильцам, что АА каким-то образом прямо взяло его за ментальную шкирку: теперь он готов буквально На Что Угодно, чтобы оставаться чистым.
Он говорит прямо, что сперва пришел в Эннет-Хаус, только чтобы не попасть в тюрьму, и у него не было ни надежд, ни желания оставаться трезвым на протяжении какого-либо продолжительного периода времени; и он откровенно признался в этом Пэт Монтесян во время собеседования на прием. Угрюмая честность о нежелании и безнадежности стала одной из причин, почему Пэт вообще пустила настолько очевидно бедового субчика в Хаус едва ли не под одно честное слово УДОта из 5-го участка в Пибоди. Пэт сказала Гейтли, что угрюмая честность и безнадежность – как раз то, что нужно для начала реабилитации, а вот без этих качеств ты точно влип бы по уши. Отчаяние тоже не помешает, добавила она. Гейтли почесал пузо ее собаки и ответил, что насчет отчаяния сказать ничего не может, кроме разве что ему отчаянно хочется перестать попадать в неприятности из-за того, что он потом обычно даже не помнит. Когда Гейтли, которого не предупреждали об отношении Пэт к ее собакам, почесывал шелудивое пузо, собака задрожала и передернулась, ее глаза закатились. Пэт сказала что-то типа, ну ладно, и этого хватит, этого желания, чтобы трындец 192 прекратился. Гейтли сказал, что ее песику явно нравится, когда ему пузо чешут, а Пэт объяснила, что у пса эпилепсия, и сказала, что одного желания прекратить провалы в памяти для начала более чем достаточно. Она достала с длинной черной пластмассовой полки, заставленной черными пластиковыми папками,
