– Йа видель лодырен тренировку от лодырей. Не хочу оскорбляйт. Это есть факт. Бездумен движения. Усилия чут-чут минимал. Холод, да? Холодные руки и нос с соплей? Мысли о финиш, дом, горячий душ, очень горятший кипяток. Еда. Мысли только о комфортен финиш. Слишком холодно, чтобы требовайт абсолют, да? Мастер Чу, слишком холодно для теннис высокен уровен, да?
Чу:
– Правда довольно холодно, сэр.
– Ах, – шагая взад-вперед с разворотами на 180 градусов на каждом десятом шаге, на шее секундомер, в руках за спиной трубка, кисет и указка, кивая себе, явно мечтая о третьей руке, чтобы поглаживать белый подбородок в деланых размышлениях. Каждое утро, по сути, – одно и то же, кроме случаев, когда Штитт берет девушек, а парней пропесочивает Делинт. Глаза парней постарше затуманились от повторений. На каждый вдох зуб Хэла откликается ударом тока, и вообще ему нехорошо. Если слегка повернуть голову, вдоль противоположного забора тошнотворно пляшет и плывет блеск стеклянных осколков из монитора.
– Ах, – сухой разворот к ученикам, краткий взгляд в небеса. – А когда жар? Слишком довольно жар для абсолютный «Я» на корте? Другой конец спектра? Акх. Всегда есть «слишком». Мастер Инканденца, который не успевайт за свечен дугу, чтобы вложийт весь вес в оверхенд 187, говорийт нам свой мнений: всегда слишком жар или холод, да?
Слабая улыбка.
– К такому консенсусу мы тут приходим, сэр.
– И што же тогда, тогда што же, Мастер Чу, из регион калифорниен температурен?
Чу отнял платок от носа.
– Наверное, надо учиться приспосабливаться к любым условиям, сэр, как я понимаю, вы это хотите сказать.
Полный резкий полуповорот к мальчикам.
– Что я не сказаль, юный Ламонт Чу, это потшему вы пересталь отдавайт абсолютный «Я» с тех пор, как начайт вырезать фото теннисист великен профессионален для липкен скотш и стен. Нет? Потому что, привилегированные господа и юноши, я сказаль, всегда что-то «слишком». Холод. Жар. Дождь и сушь. Солнце очень яркен и сиреневен точки в глаз. Жар отшень яркен и найн соль в теле. На улице ветер, насекомые, которые любят пот. В помещении обогревателен вонь, эхо, тесность, брезент над самый заднен линия, мало места, в клубах звонки, громко прозвонийт время и отвлекайт, лязг машин со сладкен «Кола» за монеты. Под крышей низко для свеч. И плохой свет. Или снаружи: плохая поверхность. О нет, гляди, нет: сорняк в трещинах заднен линий. Как же делать абсолют, если сорняк. Гляди туда – низкий сеть, высокий сеть. Оппонентен родственник отвлекайт, оппонент жульничайт, полуфинален судья слеп или подкуплен. Вам больно. У вас травма. Больной колено и спина. Травма в паху после неправильнен шпагат. В локте боль. Ресничка в глаз. Краснен горло. Красивен девочка на трибуна, наблюдайт. Как тут играйт? Много народ – пугайт, мало народ – не воодушевляйт. Всегда что-то.
Его развороты сухи, подчеркивают мысль.
– Приспосабливаться. Приспосабливаться? Оставаться тем же! Нет? Не оставаться тем же? Холод? Ветер? Холод и ветер есть мир. Внешнен, да? На теннисен корт вы игрок: там нет ветрен холод. Я сказайт. Внутри – другой мир. Мир внутри холоден внешнен мир ветра не будет пускать ветер, будет защищать игрока, вас, если вы оставаться тем же, оставаться внутри, – шагая все быстрее, с разворотами, напоминающими пируэты. Дети постарше уставились перед собой; кто-то из молодняка следует широко раскрытыми глазами за каждым движением указки. Тревор Аксфорд согнулся в талии и медленно двигает головой, чтобы капли пота со лба образовали на покрытии какое-то слово. Два прохода Штитт делает в тишине, меряя шагами корт у всех перед глазами, постукивая по подбородку указкой. – Ни разу я не думайт приспосабливаться. К чему именно приспосабливаться? Мир внутри одинаков, всегда, если оставаться в себе. Мы же это и делайт, нет? Граждан нового типа. Не граждан внешнен холода и ветра. А граждан этого защитнен второй мир, какой мы вам показывайт каждый утр, нет? Чтобы вас познакомить, – Старшие товарищи переводят Штитта на понятный язык для детей помладше, это важная часть их работы.
– Границы корта для одиночнен разряд, мистер Рэйдер, каковы.
– Двадцать четыре на восемь, сэр – хрипло и тонко.
– Итак. Второй мир без холод или сиреневен точки – 23.8 метр на 8, кажется, и 2 метр. Да? Этот мир иметь великий радость, потому что дает защиту, защиту цели, что превыше лодырен «Я» и жалоб на некомфорт. Я говорийт не только Ламонту Чу из температурен мир. Вы имейт шанс состояться, в игре. Нет? Создайт себе этот второй мир, который всегда одинаков: в этот мир есть вы, и орудие в руке, есть мяч, есть оппонент с орудием, и всегда только два вас, вы и другой, внутри линий, со всегда целью поддержать этот второй мир живой, да? – движения указкой во время монолога становятся слишком дирижерскими и не поддающимися описанию. – Этот второй мир внутри линий. Да? Это приспосабливаться? Это не приспосабливаться. Это не приспосабливаться, чтобы игнорировать холод, и ветер, и усталость. Это не игнорировать «если бы». Холода нет. Ветра нет. Нет ветрен холод там, где вы состоитесь. Нет? Не «приспосабливаться к условиям». А создайт второй мир внутри мир: и там нет условий.
Оглядывается.
– Так что захлопнули форточку про сраный холод, – говорит Делинт с планшетом под мышкой и здоровыми ручищами маньяка-душителя в карманах, мелко подпрыгивая на месте.
Штитт оглядывается. Как и большинство немцев вне масскультуры, когда он хочет кого-нибудь впечатлить или напугать, он говорит тише (на самом деле вопящих немцев совсем немного).
– Если это трудно, – говорит он мягко, почти неразборчиво из-за поднимающегося ветра, – тяжко, вам двигаться между цвай миры, из ветрен хладен жар и солнц – внутрь этого места внутри линий, где всегда одинаково, – говорит он, делая вид, что изучает указку синоптика, которую опустил перед собой в обеих руках, – можно устройт, господа,
