– Ах.

– Нас этому еще в начальной школе учат, в детстве.

– Я осознаю.

– И вот почему нас не заносит в репрессии и тиранию. Даже в греческую демократическую тиранию обезумевшей толпы. Соединенные Штаты: сообщество священных индивидуальностей, которые почитают священность индивидуального выбора. Право индивида стремиться к собственному представлению о наилучшем соотношении удовольствия и боли: святая святых. И всю свою историю мы это защищаем зубами и когтями.

– Bien sur.

Стипли словно бы впервые нащупал рукой беспорядок своего парика. Он предпринимал попытки передислоцировать парик ровно, не снимая. Марат предпринял усилия не воображать, что BSS сотворило с натуральными мужскими шатеновыми волосами Стипли, чтобы правдоподобно оснастить его сложным париком. Стипли сказал:

– Тебе, наверное, трудно понять, почему для нас это так важно, с той стороны пропасти разных ценностей, которая разделяет наши народы.

Марат понапрягал руку.

– Возможно, потому, что это общо и абстрактно. Однако примером ты можешь понудить меня понять.

– Мы не понуждаем. Гений нашей истории как раз в том, что мы не понуждаем. Ты имеешь право на собственные ценности и максимальное удовольствие. Главное – не гони на мои. Смекаешь?

– Возможно, помоги мне увидеть на практичном пособии. Образце. Положим, ты в один момент способен увеличить свое удовольствие, но цена тому – неудовольственная боль другого? Неудовольственная боль иной священной индивидуальности.

Стипли сказал:

– Ну, вот именно от этого нас и пробивает озноб при мысли об AFR, вот почему так важно помнить, из каких разных культур и систем ценностей мы происходим, Реми. Потому что в нашей американской системе ценностей любой, кто извлекает удовольствие из чьей-то чужой боли, – девиант, поехавший садист, а следовательно, исключается из сообщества, где все имеют право на стремление к наилучшей пропорции удовольствия к боли. Поехавшие заслуживают сострадания и наилучшего возможного лечения. Но они исключения.

Марат снова заставил себя не привставать на культях.

– Нет, но чужая боль не как цель для удовольствия. Я не хотел иметь в виду, что мое удовольствие – твоя боль. Как же правильно сказать. Вообрази, что предстает ситуация, в коей твои лишение или боль – лишь последствие, цена моего собственного удовольствия.

– В смысле, ты про трудный выбор, ситуацию с лимитированными ресурсами.

– Но простейший из примеров. Самый детский случай, – глаза Марата полыхнули энтузиазмом. – Положим, что ты и я, оба нас желаем насладиться горячей тарелкой Habitant soupe aux pois.

– Чем-чем? – спросил Стипли.

– Но да. Франко-канадский тип супа из гороха. Produit du Montreal. Saveur Maison. Prete a Servir.¹⁷¹

– Не врублюсь, что у вас за ненормальная любовь к этой бурде.

– В этом случае вообрази обоих нас, тебя и меня, страшно алчущими «Фермерского супу». Но имеется только одна консерва, малого размера, всем известного Single-Serving Size – на одного.

– Американское изобретение, кстати говоря, 3S-TO, позволь тут вставить.

Часть разума Марата, которая парила поверх и наблюдала с прохладцей, она не могла знать, нарочно ли Стипли пародийно придирчив и раздражающ, чтобы возбудить Марата до пыла какого-либо откровения. Марат произвел свой круговой жест нетерпения, медленно.

– Но о'кей, – сказал он нейтрально. – Все просто. Мы оба хотим супу. Так что я, мое удовольствие от поедания Habitant soupe aux pois имеет цену твоей боли и непоедания супу, когда ты страшно его алчешь, – Марат погладил карманы в поисках чего-то. – И обратно, если ты – тот, кто съест консерву на одного. Что говорит американовый гений «pursuivre le bonheur» ¹⁷² для всех? Кто решит, кому напитаться супом?

Стипли облокотил весь вес на одну ногу.

– Пример довольно утрированный. Ну, поспорим на суп, например. Обсудим. Может, разделим.

– Нет, ибо гениальный размер Single-Serving Size пресловуто для одного-единого, а мы – оба великие собой и энергичные американовые индивидуальности, которые весь день смотрели в высоком разрешении «ИнтерЛейса», как огромные мужчины в щитках и шлемах мечутся друг на друга, и мы оба изголодались по насыщению полной тарелкой горячего супу. Полтарелки только распалит алканье, которое я имею.

Быстрая тень боли по лицу Стипли показала Марату, что выбор примера остроумен: разведенный американовый мужчина хорошо знаком с маленьким размером продуктов на одного. Марат сказал:

– О'кей. О'кей, да, почему я, как священная индивидуальность, должен отдать тебе половину супу? Мое собственное удовольствие вместо муки – благо, ибо я верен США, гению этого индивидуального желания.

Костер медленно раздувался. Очередной крест цветных огней закружил поверх аэропорта Тусона. Приглаживание парика и извив пальцев сквозь пряди волос Стипли стали, словно бы, резче и раздраженней. Стипли сказал:

– Ну, а чей этот суп по праву? Кто его купил-то?

Марат пожал плечами:

– Нерелевантно для моего вопроса. Положим, третья сторона, ныне скоропостижно мертвая. Он явился в наших апартаментах с банкой soupe aux pois, чтобы поесть в течение просмотра записанного спорта США, и вдруг хватается за сердце и падает на палас замертво, сжимая суп, который мы теперь оба так алчем.

– Ну, давай поспорим на суп. Кто больше суп хочет и готов отслюнявить, выкупает половину второго, а второй тогда просто сбегает – сбегает или скатается – в «Сейфвей», и купит себе еще суп. Кто готов выложить денежки за голод, тот и получит суп жмурика.

Марат покачал головой без всякого пыла:

– Магазин «Сейфвей» и деньги, они тоже нерелевантны для моего вопроса, который я надеялся поставить примером горохового супа. Наверное, это был глупый вопрос.

Стипли вцепился в парик обеими руками, для восстановления. Былой пот, как и комки земли и репей от падения во время спуска на утес, скосили парик на один бок. Предположительно, в его вечерней сумочке не имелось гребня или щетки. Оборот его платья был грязен. Бретельки бюстгальтера протезов зло врезались в мясо спины и плеч. И снова перед Маратом предстала картина чего-то мягкого, что медленно сжимают.

Стипли отвечал:

– Да не, я-то понял, о чем ты. Ты опять трешь за политику. Дефицит, распределение и трудный выбор. Ну ладно. Политику мы понимаем. Ладно. Можно и за политику. Уверен, я понял, к чему ты… ты