В слабом свете звезд и люма Марат находил четырехконечные ноги американа на шпильках завораживающе гротескными – словно ломти мягкого обработанного американового хлеба, сжатого и мятого ремешками обуви. Мясистая компрессия пальцев в открытых концах туфель, кожаный легкий скрип, когда он покачивался вверх-вниз, холодно сжимая себя в безрукавном летнем платье, его большие голые руки, на холоде пестрые от красного цвета, одна рука ярко расчесана. Обретенная мудрость квебекских антионанских ячеек – что в назначениях выдуманных легенд для полевых оперативников Bureau des Services sans Specificite имелось что-то латентное и садистское: мужчины изображали женщин, женщины – рыболовов или ортодоксальных раввинитов, гетеросексуальные мужчины – гомосексуальных мужчин, европеоиды – негров или карикатурных гаитянцев и доминиканцев, здоровые мужчины – страждущих от дегенеративных нервных болезней, здоровые женские оперативники – мальчиков-гидроцефалов или эпилептических специалистов по связям с обществом, необезображенный персонал ДНССША не только притворялся, но иногда претерпевал настоящие обезображенности – все ради реализма полевой легенды. Стипли, в молчании, рассеянно, вздымался и опадал на концах тех самых ног. Ноги были очевидно незнакомы с высокими каблуками американовых женщин, потому что казались мятыми, лишенными притока крови и изобильно омозоленными, и ногти малейших пальчиков были черными и готовыми, отметил Марат, в будущем отпасть.
Но также Марат знал, что сам мсье Хью Стипли в глубине души нуждался в унижениях абсурдной полевой легенды, что чем более гротескно и неубедительно казавшимся он был, тем более здоровой и реализующейся чувствовала себя глубина души в течение подготовки унизительной попытки отображать легенду; он (Стипли) применял стыдобу, которую чувствовал огромной женщиной, или бледным негром, или дерганым дауном – дегенеративным музыкантом, как топливо для исполнения назначений; Стипли приветствовал принижение собственного достоинства и эга в той role, что оскорбляла его достоинство эга… от психомеханики у Марата голова шла кругами – он не имел способности к абстракциям руководителей AFR Фортье и Брюйима. Но зато он знал, что именно поэтому Стипли пребывал в лучших полевых оперативниках Services sans Specificite: однажды он потратил добрую половину года в пурпурных рясах, спал три часа еженощно, обрил голову и удалил зубы, тряся тамбурином в аэропортах и продавая пластмассовые цветы на средних полосах, чтобы проникнуть в недра группировки импорта 3-амино-8-гидрокситетралина 169 под видом секты в американовом городе Сиэтл.
Стипли сказал:
– Потому что именно от этой фишки AFR у начальства озноб, если уж речь зашла о страхе и чего надо бояться.
Заговорил он тихо или нет, Марат определить не смог. Пустой простор, на который они взирали с утеса, вбирал весь резонанс, отчего каждый звук звучал замкнуто, а каждая артикуляция казалась глухо мягкой и отчего-то чересчур интимной, почти посткоитальной. Звуки слов, говоримых под одеялом, когда зима бьется в бревна стен. Сам Стипли казался испуганным, а может, запутанным. Он продолжал:
– Именно это ваше равнодушие, как будто ко всему, кроме самого вреда. Закинули нам Развлечение, только чтобы навредить, и все.
– Голая агрессия нас.
Мускулы под нейлоном икр вздымались и опадали, когда Стипли качался.
– Парни из Исследований поведения стонут, не понимают, какой такой позитивной политической цели добивается AFR. На что Дюплесси навострил вашего Фортье.
– Американовое «озноб» значит страх, смятение, дыб волос.
– Взять FLQ и монкалмистов – блин, даже самых гребанутых из ультраправых Альберты…
Мсье Дюплесси когда-то учился под эдмонтонскими иезуитами, размышлял Марат.
– …их хотя бы можно понять, ну, как политические объединения. С ними более-менее ясно, с кем мы имеем дело.
– Их агрессия облечена в программу, считает твое Бюро.
Теперь лицо Стипли было задумчивое, в очевидной озадаченности.
– У них хотя бы цели есть. Какие-то желания.
– Для себя.
Стипли убедительно отобразил рассуждение.
– Как будто появляется контекст для игры, с ними, в этом случае. Мы знаем, чем наши отличаются от них. Они играют на поле контекста.
Вызвав скрип кресла, Марат снова повращал два пальца руки в воздухе, что у квебекуа выражает нетерпение.
– Правила игры. Правила боя, – другая рука покоилась под пледом на пистолете-пулемете «Стерлинг UL».
– Даже исторически – бомбисты 60-х, сепаратисты-латиносы, чурки арабские…
– Очень чарующе. Очаровательно. Какие привлекательные названия.
– Чурки, колумбийцы, бразильцы – у всех были позитивные задачи.
– Желания для себя, которые вы могли понимать.
– Даже если задач-то тех было чушь да фигня, чтобы для галочки записать и прикнопить к доске под табличкой «Известные цели» – как у жалких латиносов. И все-таки они хотели чего-то определенного. Был контекст. Компас для контрманевров.
– Ваши сторожи национальной безопасности могли понять их позитивные желания самоинтереса. Посмотреть и «поставить себя на место них», как говорится. Познать, где вы полагаетесь на поле игры.
Стипли медленно кивнул, как будто только для себя.
– Ни разу не было просто злобы. Ни разу не было ощущения, что вот, значит, народ, который вдруг хочет спустить тебе шины просто так.
– Ты делаешь поклеп, что мы тратим ресурсы на спуск шин автомобилей?
– Фигура речи. Или взять серийного убийцу. Садиста. Человека, который хочет тебя убить только из девиантного желания убить. Девианта.
Далеко на юге над пульсирующим наконечником башни аэропорта описала спираль мигающая система трехцветных огней – то было садящееся авиасудно.
Стипли зажег очередную сигарету от окурка предыдущей и выкинул бык сигареты, нагнувшись над краем утеса для наблюдения за его спиральным падением. Марат взирал наверх и вправо. Стипли сказал:
– Потому что политика – это одно. Даже самая крайняя политика – такая, что не видать за горизонтом – это одно. А вашему Фортье как будто наплевать на Реконфигурацию, территорию, субарендность, картографию, тарифы, финляндизацию, онанский аншлюс или перемещение токсичных отходов.
