может, он просто прячет естественную обиду за рациональным подходом? а возможно, Орин испытывает к нему неприятие за то, что он въехал, как только он, Орин, уехал? уж точно не за то, что Тэвис все больше контролировал ЭТА, пока Дж. О. Инканденца проводил экспоненциально долгие хиатусы либо с Марио на съемках, либо за монтажом в помещении у туннеля, либо в учреждениях для реабилитации от алкогольной зависимости (13 за последние три года; если хотите, у Тэвиса подшиты все справочки от Синего Креста), и уж точно не за то, что в итоге отец свел счеты с жизнью, и это мог предвидеть любой, не закрывавший глаза в отрицании за последние 3 % года; но, предположил Ч. Т. 4 июля ГМПСА после того, как Орин, у которого теперь было свободно почти все лето, пятый раз подряд отказался вернуться в Энфилд на ежегодное семейное барбекю и просмотр-финала-Уимблдона-через-спонтанное-распространение-«ИнтерЛейса», Орин наверняка испытывал возмущение из-за того, что Ч. Т. перебрался в кабинет ректора и сменил «Te occidere possunt…» на дверях, не успела еще остыть голова Самого после микроволновки, хотя именно в тот момент ситуация требовала, чтобы должность ректора немедленно занял кто-то решительный и трудолюбивый. Сам Инканденца стер свою карту 1 апреля Года Шоколадного Батончика «Дав», как раз когда в администрации ждали договоры о намерении от выпускников, которые решили слиться в университетский теннис, как раз когда на параболический стол Латеральной Алисы Мур сыпались приглашения на европейские Пригласительные игры на глине, как раз когда готовился к проверке комиссией по освобождению от уплаты налогов МДНС 99 безналоговый статус ЭТА, как раз когда школа приспосабливалась к новым процедурам аккредитации ОНАНТА после многих лет аккредитаций ТАСШ и как раз когда достигли стадии апелляции тяжбы с Энфилдским военно-морским общественным госпиталем из-за предполагаемого ущерба от срезания верхушки холма ЭТА и с «Эмпайр Вейст Дисплейсмент» из-за траекторий полета мусорных снарядов к Впадине, а также как раз когда на последних стадиях рассмотрения и ответа находились заявки на поступление и стипендии осеннего семестра. Знаете, кому-то надо было прийти и заполнить пустоту, и этот кто-то должен был быть человеком, способным испытывать Абсолютное Беспокойство, но не впасть в паралич от беспокойства или отсутствия минимальных «спасибо» за бесславные обязанности, заброшенные предыдущим руководителем, замена которого естественно, естественно встретила бы неприятие, казалось Тэвису, и раз об умирающем, и тем более мертвом, плохо говорить нельзя, кому лучше было принять на себя стресс, связанный с ролью козла отпущения, как не безблагодарному бесславному трудолюбивому неустанному трехмерному бюрократу, врио и замене покойного, чья комната находилась прямо по соседству с хозяйской спальней на втором этаже ДР и кто, в глазах некоторых скорбящих сторон, мог показаться каким-то узурпатором? А Тэвис был готов и к этому стрессу, и куда большему, заявил он всей академии в подготовительной речи к Общему сбору прошлогоднего осеннего семестра, обращаясь через усилитель с убранного красно-серыми флагами вороньего гнезда Герхарда Штитта к рядам складных кресел, расставленных вдоль боковых и задних линий кортов ЭТА 6–9: он не только целиком смирился со стрессом и неприятием, сказал он, но тяжело трудился и будет продолжать в том же духе, в том же тихом неромантичном скучном духе, тяжело трудиться и оставаться открытым ко всему – неприятию, чувству утраты и незаменимости, – даже спустя четыре года, чтобы всем, кому надо выпустить негатив – и гнев, и неприятие, и возможное презрение, – выпускали его в адрес Тэвиса ради собственного психологического благополучия, ведь, публично признал Тэвис, каждому эташнику и без того по горло хватает, из-за чего переживать. Сбор проходил на улице, на Центральных кортах, которые зимой накрывают Легким. Было 31 августа Года Молочных Продуктов из Сердца Америки, жаркое и спертое. Старшеклассники, которые слышали одну и ту же речь вот уже четыре года, показывали жестами бритвы-у-яремной-вены и петлина-воображаемой-балке. Небо между комками и нитками облаков, бегущими на север, было прозрачно-голубым. На кортах 30–32 ребята из музыкального хора исполняли «Tenabrae Factae Sunt», сотто. На всех присутствующих были черные напульсники, которые всегда надевали на общественные мероприятия, чтобы помнить; также в память на столбах вдоль половины дороги с холма хлопали и лязгали хлопковые флаги США и хрустяще-нейлоновые – ОНАН. На Санстренд-плазе этой осенью все еще не придумали способа приглушить вентиляторы ATHSCME в Восточном Ньютоне, и голос Тэвиса, который даже через полицейский мегафон кажется далеким и при этом удаляющимся, звучал вперемешку с гулом вентиляторов, стуком катапульт ЭВД, электрическим криком саранчи, горячими порывами душного от выхлопов летнего ветра с Содружки, сигналами авто, грохотом и лязгом зеленой ветки и звоном тросов о флагштоки, и никто, кроме персонала и самых маленьких в первом ряду, не слышал объяснение Тэвиса, что салическая правда не имеет никакого отношения к тому, что возлюбленная супруга покойного ректора и заведующая по учебной и по женской части ЭТА миссис Аврил Инканденца никоим образом не могла стать ректором: вообще, разве «ректорша» – не глупо звучит? и ей и без того надо было присматривать за девушками-студентами и – проректорами и уборщиками Пала, а также учебными планами, программами и заданиями, и закончить кафкианскую заявку на сложную новую аккредитацию ОНАНТА, плюс ежедневная стерилизация ДР, и личные ритуалы гигиены, и постоянное сражение с антракнозом и падежом «Зеленых деток» в столовой от сухого климата, плюс, конечно, ко всему прочему преподавание в ЭТА, вдобавок
