причислили в середину команды Б академии – посредственный результат, который еще больше поубавил его энтузиазм. Сам он был по большей части бейслайнер контратакующего стиля, но без ответных и обводящих ударов, необходимых для того, чтобы как-то сладить с умелым сеточником. Резюме ЭТА на Орина – свечу бьет замечательно, но слишком часто. Свеча у него правда была феноменальная: он мог запустить мяч под самый купол Легкого и в трех из четырех попыток сбить большую монету на противоположной задней линии; у него с Марлоном Бейном и еще двумя-тремя низовыми любителями контратаки и «перебивания» в ЭТА были феноменальные свечи, которые оттачивались в вечерний досуг, который они все чаще и чаще посвящали Эсхатону – по самому правдоподобному предположению, принесенному в ЭТА хорватским беженцем из Палмеровской академии в Тампе. Орин стал первым гейм-мастером Эсхатона в ЭТА, хотя в первые поколения Эсхатона в него играли в основном низовые и поостывшие старшеклассники.

Следовательно, вуз был сравнительно очевидным выбором для Орина, когда близилось время решения. Не считая непрямого давления семьи, на его долю как низкорейтингового игрока выпали более строгие академические требования, чем к тем, для кого настоящее Шоу казалось вполне осуществимой перспективой. И эсхатонология сильно помогла с математикой и компьютерами, по части которых в ЭТА было слабовато, учитывая, что и Сам, и Штитт в тот момент были настроены особенно античислительно. Оценки Орина были на уровне. Его госы никого бы не опозорили. Академически он стоял на ногах крепко, особенно для человека со спортом высокого уровня в академсправке.

И нужно понимать, что в таком спорте, как юниорский теннис, посредственность относительна. Национальный рейтинг 74 у юношей до 18 лет в одиночном разряде, хотя и посредственный по стандартам будущих профессионалов, вполне достаточный, чтобы большинство университетских тренеров изошли слюной. Орин получил пару предложений от Пацифик-10. Пару от Большой Десятки. Университет Нью-Мексико даже нанял ансамбль марьячи, который осадил лужайку под окном его общежития на шесть ночей подряд, пока миссис Инканденца не убедила Самого поручить «К. Н.» Палу подвести ток к ограждениям. Университет штата Огайо свозил его в Коламбус на такой уикенд «профессиональной ориентации», что по возвращении Орин провалялся в постели три дня, хлеща «Альказельцер» и прикладывая пакет со льдом к паху. Калтех [81] предлагал ему белый билет и стипендию для своей элитной программы стратегических исследований, после того как «Декад Мэгэзин» опубликовал короткую статью об Орине, том самом хорвате и применении c: \Pink2 для Эсхатона ⁹⁵.

Орин выбрал БУ. Бостонский университет. Не теннисная мекка. Не в лиге Калтеха академически. Не то место, что нанимает ансамбли или вывозит тебя на римскую оргию открытых дверей. И всего в трех километрах вниз по холму и Содружке от ЭТА, к западу от Залива, за перекрестком Содружества и Бикон, Бостон. Это стало как бы совместным решением Орина Инканденцы / Аврил Инканденцы. Маман про себя считала, что Орину, с одной стороны, важно оказаться вне стен дома, в психологическом плане, но, с другой стороны, все же иметь возможность вернуться, когда пожелает. Эти свои мысли она изложила Орину, предварив их рассказом о том, что боится из-за переживаний о том, что именно лучше для него психологически, превысить свои материнские полномочия и вмешаться в его личную жизнь с непрошеными советами. Согласно всем ее спискам и табличкам плюсов и минусов БУ был со всех сторон лучшим вариантом для О., но, чтобы не превышать полномочия и не лоббировать непрошено, Маман шесть недель буквально выбегала из любой комнаты, куда входил Орин, зажав рот обеими руками. Когда она умоляла его не позволять ее мнению повлиять на выбор, у Орина на лице появлялось характерное выражение. В этот период Орин описывал Хэлу Маман как человека-змею из цирка, только который работает не со своим, а с чужими телами, что врезалось Хэлу в память навсегда. Сам, опираясь на свой опыт, наверное, считал, что Орину «лучше вообще проваливать из Додж-сити», попытать счастья на Среднем Западе или на Тихоокеанском побережье, но держал свое мнение при себе. Он никогда не мучился из-за того, что чего-то там превысит. Наверно, думал, что Орин уже большой мальчик. Это было за четыре года и тридцать с чемто релизов развлечений до того, как Сам сунул голову в микроволновую печь, со смертельным исходом. Затем оказалось, что приемный-слэшсводный брат Аврил Чарльз Тэвис, который в то время председательствовал в АЛС ⁹⁶ в Троппингемшире, оказался товарищем по спортивноадминистративной сети второстепенных видов спорта с теннисным тренером Бостонского университета. Тэвис в особом порядке слетал на «Эйр Канада», чтобы устроить встречу всех четверых – Аврил, ее сына, Тэвиса и тренера БУ. Тренер БУ оказался престарелым выходцем из Лиги Плюща, из тех словно высеченных из камня патрициев, профиль которых так и просится на монету, и любил, чтобы его «орлы» носили все белое и после матчей по старому обычаю даже буквально скакали через сеть, чтобы поздравить друг друга, вне зависимости от исхода матча. В БУ была всего пара игроков национального уровня, в смысле – за всю историю, да и то в 1960-х н. э., задолго до вступления во власть этого франта; и когда тренер увидел, как Орин играет, его едва удар от счастья не хватил. Не забывайте: посредственность зависит от контекста. Игроков БУ зазывали (буквально) из новоанглийских загородных клубов, они носили глаженые шорты и такие белые теннисные гомосвитерки с кровавой полосой на груди, и говорили, не двигая челюстью, и играли со скованной и патрицианской подачей с выходом к сетке, как играешь, если брал много летних уроков и участвовал в клубных круговых турнирах, но ни разу не выходил на корт, чтобы убить или умереть, физически. Орин вышел на корт в обрезанных джинсах и кроссовках на платформе без носков и зевал до ломоты, пока разносил безупречно ухоженного 1-го БУ в одиночном разряде со счетом 2 и 0, выбив где-то 40 победных свечей. Затем старик-тренер БУ пришел на встречу на четверых, которую устроил Тэвис, в чино от «Л. Л. Бин» и поло от «Лакост», взглянул на размер левой руки Орина, затем на Маман Орина в узкой черной юбке, жакете из саржи, с сурьмой под глазами и с башней волос на голове, и его чуть не хватил второй удар. Она всегда почему-то так влияла на пожилых мужчин. Орин оказался в позиции, когда мог диктовать любые условия, ограниченные разве что смехотворностью спортивного бюджета БУ ⁹⁷. Орин подписал договор о