В автобусе для команд 18-летних было тепло, а над сиденьями имелись маленькие форсунки света, которые можно включить и делать домашку или выключить и спать. Трельч, со зловеще нистагмическим левым глазом, делал вид, что пересказывает лучшие моменты матчей дня для своей аудитории, искренне говоря прямо в кулак. Стокхаузен из команды В прикидывался, что поет оперу. Хэл и Шпала Пол Шоу читали учебники по подготовке к SAT. Добрую четверть автобуса занимали неизбежные в ЭТА исчерченные желтым маркером «Флатландии» Э. Э. Эббота для Флоттмана, Чаваф или Торпа. Мимо проплывала растянутая темнота с отдельными силуэтами и долгими рядами – у съездов – высоких шоссейных фонарей, бросающих конусы грязного натриевого света. При виде жутких натриевых ламп Марио Инканденца радовался, что сам он находится в конусе белого света в салоне. Марио сидел рядом с К. Д. Койлом – который иногда казался умственно отсталым, особенно после тяжелого поражения, – и они двести километров, а то и больше, играли в камень-ножницы-бумагу, не говоря ни слова, поглощенные разгадкой паттернов в ритмах выбора фигур друг друга, пока оба не пришли к выводу, что их нет. Два или три старшеклассника с «Литры о дисциплине» Леви-Ричардсон-О'Бирн-Чаваф сгрудились над «Обломовым» Гончарова с самым несчастным видом. Чарльз Тэвис сидел позади с Джоном Уэйном, лучился радостью и без остановки что-то шептал Уэйну, пока канадец смотрел в окно. Делинт был во втором автобусе с 16-летними; показательно порол Стайса и Корнспана за парные, которые они как будто сдали без боя. Штитт в автобусе отсутствовал; он каждый раз находил свой личный таинственный маршрут, а затем всегда появлялся на утренних тренировках с Делинтом и разбором полетов всего, что пошло не так вчера. Когда они где-нибудь побеждали, он был особенно резок, назойлив и недоброжелателен. Шахта кренило на левый борт, он не отвечал, даже когда перед лицом махали руками, Аксфорд и Сбит начали приставать к Барри Лоучу, что у них, мол, колени тоже что-то не фонтан. Багажная полка над головами ощетинилась ручками и струнами без чехлов, по салону раздавали и щедро применяли мази и настой бензоина, так что теплый воздух стал насыщенно пряным. Все устали, но усталость была приятная.
Ощущение товарищества на пути домой омрачило только то, что ктото сзади раздавал памфлет с готическим шрифтом, предлагающий все доисторическое английское царство тому, кто оторвет Кита Фрира от Бернадетт Лонгли. Фрира обнаружила проректор Мэри Эстер Тод, когда тот более-менее иксил несчастную Бернадетт Лонгли под одеялом «Адидас» на самом заднем сиденье автобуса по дороге на Первенство в Провиденсе на грунте Восточного побережья в сентябре, и сцена вышла некрасивая, потому что нагло попирались краеугольные правила лицензирования академии, причем под самым носом персонала. Когда начали раздавать памфлет, Кит Фрир крепко спал, но Бернадетт Лонгли – нет, и стоило памфлету достигнуть передней половины, где с сентября приходилось сидеть девушкам, как она спрятала лицо в ладонях и покраснела до самой изящной шейки, а ее партнерша по парным 92 дошла до самого конца салона, где сидели Джим Сбит и Майкл Пемулис, и в недвусмысленных выражениях дала понять, что кое-кто в автобусе настолько инфантильный, что это даже грустно.
Чарльза Тэвиса было не угомонить. Он спародировал Пьера Трюдо, над чем в силу возраста мог посмеяться только водитель. И вся огромная команда, на три автобуса, когда доехала до Бостона, даже остановилась и заказала «Мегазавтрак» в «Деннис» за «Эмпайр Вейст», где-то в 03:00.
о
Старший брат Хэла Орин Инканденца бросил теннис, когда Хэлу было девять, а Марио почти одиннадцать. Это было время предэкспериалистских волнений и возникновения маргинальной ЧПСША Джонни Джентла, Славного Крунера, – тогда поднял голову и ОНАНизм. На излете семнадцати в национальном рейтинге Орин болтался в районе 70-х строчек; он был в выпускном классе; он был в том ужасном для игроков с 70-х строчек возрасте, когда уже светит восемнадцатилетие, прекращение юниорского статуса, и либо 1) ты откажешься от мечты о Шоу, отправишься в университет и будешь играть в университетский теннис; либо 2) пройдешь весь спектр грамотрицательных, холерных и амебнодизентерийных прививок и будешь влачить печальное диаспорное существование в евразийском сателлитном про-туре, стараясь во взрослом возрасте проскакать по последним плато до уровня Шоу; либо 3) ты не знаешь, что теперь делать; и часто это просто ужасное время 93.
ЭТА старается немного разбавить ужасность, разрешая восьми-девяти выпускникам остаться на два года и служить во взводе проректоров Делинта 94 в обмен на кров, питание и оплату расходов на разъезды по унылым турнирчикам-сателлитам, а прямое родство Орина с администрацией ЭТА, очевидно, давало ему преимущество в конкурсе проректоров, если бы ему хотелось, но работа проректора – ну, на пару лет, не больше, да и считалась унылой лямкой в Чистилище… ну и потом, конечно, что потом, что дальше-то, и т. д.
Решение Орина поступить в вуз весьма порадовало его родителей, хотя миссис Аврил Инканденца особенно расстаралась, давая понять, что их порадует все, что бы не задумал Орин, так как они всегда горой за него, Орина, и за любое его, несомненно, разумное решение. Но все равно про себя они ратовали за вуз, это понятно. Из Орина, очевидно, не вырос бы взрослый теннисист профессионального уровня. Игрового пика он достиг в тринадцать, когда дошел до четвертьфинала в категории до-14 Национальных первенств на грунте в Индианаполисе, штат Индиана, и в четвертьфинале отыграл сет у игрока, посеянного вторым; но вскоре после этого у него началась та же запоздалая пубертатность, которая в свое время свела к нулю спортивные шансы отца, когда Сам был юниором, и мальчишки, которыми он вытирал корты в двенадцать и тринадцать, вдруг как будто в одночасье возмужали, стали широкогрудыми и волосатоногими, и сами стали вытирать Орином корты в четырнадцать и пятнадцать – это остудило в нем спортивный пыл, сломило теннисный дух, у Орина, и его рейтинг ТАСШ ушел на три года в штопор, пока не выровнялся где-то в районе 70-х строчек, то есть к пятнадцати годам он даже не входил в сетку квалификации на 64 человека у серьезных игр. Когда открылась ЭТА, его рейтинг среди юношей 18 лет плавал у 10-й строчки, и его
