Время идет. От Эннет-Хауса воняет ушедшим временем. Это дымка начального этапа трезвости, висящая и осязаемая. В комнатах без часов так и слышно тиканье. Гейтли меняет угол одной из кроссовок, закладывает за голову другую руку. Его голова обладает ощутимыми массой и весом. В комплект обсессивно-компульсивных тиков Рэнди Ленца входят потребность быть на севере, боязнь циферблатов, склонность постоянно проверять свой пульс, страх часов в любой форме и необходимость всегда знать время с предельной точностью.
– Дэй, слы, скок время, по-бырому? – Ленц. Третий раз за полчаса. Терпение, терпимость, сострадание, самодисциплина, сдерживание. Гейтли вспоминает свои первые шесть месяцев трезвости здесь: он чувствовал острый край каждой прошедшей секунды. И сны, как фрик-шоу. Кошмары страшнее любой белой горячки. Ночная смена сотрудников в переднем кабинете нужна затем, чтобы жильцам было с кем поговорить, когда – не если, а когда – когда сны-фрик-шоу выдернут их из постели где-нибудь в 03:00. Кошмары о рецидиве и о том, как кайфуешь, о том, как не кайфуешь, но все вокруг думают, что кайфуешь, о том, как кайфуешь с мамой-алкоголичкой, а потом забиваешь ее бейсбольной битой. Как достаешь старый добрый Блок для анализа мочи, начинаешь и тут из него вырывается огонь. Как кайфуешь и загораешься. Как тебя засасывает гигантский «Талвин» в форме смерча. На экране DEC в подкрашенном цветке грязного пламени взрывается машина, капот вскидывается, как «ушко» у пива.
Дэй широким театральным жестом поднимает руку с часами.
– Ровно около 08:30, старина.
Ровные изящные ноздри Рэнди Л. раздуваются и белеют. Он, прищурившись, вперивает взгляд перед собой, пальцы на запястье. Дэй поджимает губы, дрыгает ногой. Гейтли свешивает голову с подлокотника софы и смотрит вверх ногами на Ленца.
– Этот взгляд на твоей карте что-то значит, Рэнди? Ты как бы что-то пытаешься нам сообщить своим видом?
– Кто-нить, мож, знает, скок время поточнее, вот и все, Дон, раз Дэй не знает.
Гейтли смотрит на собственный дешевые цифровые, все еще свесив голову с подлокотника.
– На моих 08:32:14, 15, 16, Рэнди.
– Спасиб, ДэГэ.
И ну а теперь такой же раздутый прищуренный взгляд у Дэя.
– Мы это уже обсуждали, друг. Амиго. Приятель. Ты вечно выкидываешь эту штуку. И вновь я повторю: у меня нет цифровых часов. Это хорошие антикварные часы. Со стрелками. Память о былых деньках. Не цифровые. Не цезиевые атомные. Без цифр, со стрелками. Видишь, у Спиро Агню две ручки: они показывают, они предполагают. Это не чертов секундомер для жизни. Ленц, купи часы. Верно я говорю? Почему бы тебе не купить часы, Ленц? Я лично знаю троих людей, кто предлагал приобрести для тебя часы, и ты можешь возместить им затраты в любой момент, когда будет угодно высунуться из дома и окунуться в чудесный мир работы. Купи часы. Обзаведись часами. Хорошими, цифровыми, большими часами, в пять раз больше запястья, будешь носить их на руке, как сокольничий, а они будут рассчитывать тебе время с точностью до пи.
– Тише едешь, дальше будешь, – нараспев произносит Шарлотта Трит, не отрываясь от иголки и пялец.
Дэй оглядывается на нее:
– Я уверен, что не обращался к тебе ни в каком виде.
Ленц пялится на него.
– Если батон на меня крошишь, братиша, – он качает большой блестящей головой, – большая ошибка.
– О-о, меня даже пробирает дрожь. Едва могу спокойно поднести руку к глазам, чтобы рассмотреть время на часах.
– Большая, большая, большая, охренительно большая ошибка.
– Ну-ка, ну-ка, и на земле мир, и в человеках благоволение, – говорит Гейтли, снова на спине, улыбаясь мышастому потрескавшемуся потолку. Это он перднул.
C Лонг-Айленда они, как говорится, вернулись со щитами, а не на щитах. Джон Уэйн и Хэл Инканденца проиграли в одиночных всего пять геймов на двоих. Парные игры команд А напоминали живопись в технике разбрызгивания. Б, особенно дамы, превзошли себя. Всему тренерскому составу и игрокам ПВТА пришлось петь хором очень глупую песенку. Койл и Трельч не выиграли, и Тедди Шахт, как ни удивительно, проиграл своему коренастому мастеру спинов во всех трех сетах, несмотря на то, что в критические моменты противника подводили нервы. Тот факт, что Шахт вовсе не расстроился, был отмечен тренерами. Зато Шахт и подозрительно энергичный Джим Трельч крупно отыгрались 2-ми в парных 18-А. Микрофон Трельча таинственным образом пропал из сумки с экипировкой во время душа после парных, к великой радости окружающих. Когда Пемулис проиграл первый сет на тайбрейке, во втором сете костлявый, напористый, игравший с двух рук с обеих сторон оппонент Пемулиса впал в странную летаргию, а затем потерял ориентацию в пространстве. Парень затягивал игру несколько минут, заявляя, что мячики слишком красивые, чтобы по ним бить, и тренеры ПВТА под локотки увели его с корта, а Пемстера поздравили с ПТП – это на арго в теннисных юниорских кругах означает «победу по техническим причинам». Тот факт, что Пемулис не расхаживал грудь колесом, хвастаясь победой перед каждый встречной эташницей, был отмечен только Хэлом и Т. Аксфордом. У Шахта слишком болело колено, отмечать он ничего не мог, и Штитт велел тренеру Барри Лоучу вколоть ему в раздутое фиолетовое колено что-то такое, от чего у Шахта аж глаза закатились.
Затем, во время послеигровых танцев, проигравший оппонент Пемулиса ел со стола закуски без столовых приборов, а
