Клэй зажмурился. В красном сиянии под веками отпечаталась кошмарная картина: тень крыльев на фоне раскаленного столба молнии… Живокость и Матрик, сцепившись, падали, будто подстреленные птицы с дерева.

Глава 31

Прогулка по Жути

Когда утих звон в ушах, а зрение вернулось, Клэй увидел, что Гэбриель привалился к борту, одной рукой вцепившись в поручни из лунного камня. Еще недавно, во время битвы с Живокостью на залитой ливнем палубе «Срамного престола», Гэб казался легендарным непобедимым героем, рыцарем из древних сказаний, а сейчас снова превратился в простого смертного – одряхлевшего, обессиленного и насквозь промокшего.

Во взгляде Гэба сквозило мрачное сомнение. Что делать: приземлиться в Кромешной Жути и начать поиски Матрика (наверняка погибшего) или лететь дальше без него, всю оставшуюся жизнь терзаясь муками совести из-за того, что бросил друга на верную смерть? К чести Гэбриеля, решение он принял быстро и хрипло произнес:

– Скажи Мугу, пусть заходит на посадку.

Поговаривали, что Жуть никогда по-настоящему не отпускает тех, кто хоть раз по ней прогулялся. Как правило, присловье относилось к больным черногнилью, потому что страшной болезнью заражались именно в Кромешной Жути, но для Клэя оно имело иной, не менее мучительный смысл.

Жуть ему снилась – к счастью, лишь изредка, когда утомленный разум обуревали сновидения, заставляя бродить по лабиринтам извилистых троп, погружаться в вязкую трясину, в ужасе бежать наутек от чудовищных преследователей. Клэй просыпался, задыхаясь, вскрикивая и дрожа, а Джинни успокаивала его, целуя взмокший от пота лоб, что-то ласково шептала и гладила по щеке, пока дурной сон не забывался. Она никогда не расспрашивала о снах, а Клэй никогда о них не рассказывал, ведь такими кошмарами не поделишься даже с самым родным и близким человеком.

А сейчас кошмары стали явью, сны проявились в жухлой, как пергамент, листве и в разверстых ранах на древесных стволах, покрытых чешуйчатой проказой. Сумрачная дымка затянула все вокруг, а зловещую тишину то и дело пронзали резкие крики хищников и их добычи – в мглистых чащобах убивали и умирали.

Друзья разделились по двое. Кит согласился присмотреть за кораблем, который оставили в каменистом распадке, чтобы скрыть от любопытных глаз в небесах. Гэбриель, расстроенный, как ребенок, которому велено идти рядом с родителями, стоял рядом с Мугом. Волшебник достал из бездонной сумы посох с набалдашником в виде хрустального шара, сжатого в тонких серебряных пальцах.

– Это устройство для отдаленного наблюдения, как тот хрустальный шар, который Гэб… – Муг осекся. – Ну, в общем, как тот, от которого меня избавил Гэб. Из лучших побуждений утопил в реке.

Гэбриель взволнованным жестом поторопил волшебника.

– Оно работает только на небольших расстояниях, – пояснил Муг, сбил шляпу на затылок, приблизил лицо к шару, уткнувшись носом в хрусталь, и сдвинул косматые брови.

В шаре возникла струйка лилового дыма. Немного погодя дым рассеялся.

– Да чтоб его разнесло, этот богами проклятый лес! – выругался Муг, раздраженно стукнув посохом о землю. – Здесь никогда волну не ловит. Короче, Матрик где-то в той стороне. – Он махнул куда-то на восток.

– Откуда ты знаешь? – спросил Гэбриель, несколько оживившись.

– Потому что он упал именно там. – Муг решительно двинулся в указанном направлении, и Гэб неохотно поплелся за ним.

Клэй и Ганелон пошли на юго-восток, держась на расстоянии оклика от товарищей. По пути им почти не встречалось ни зверей, ни птиц, а те, которых Клэй заметил, были донельзя омерзительны. В дуплах сидели призрачные совы, следя за путниками огромными горящими, как угольки, глазами. На кривых ветвях чернели птицы размером с ворону, с длинными загнутыми клювами. В норку скользнул какой-то зверек, похожий на чумазого младенца с длинным крысиным хвостом.

Приятели осторожно пробирались сквозь купу деревьев с извивающимися белыми змеями вместо ветвей. Змеи громко шипели и бросались на путников в надежде, что те отшатнутся или, отскочив в сторону, окажутся совсем рядом с соседним деревом, которое сможет их укусить. Именно так и погиб один из бесчисленных бардов «Саги».

Услышав треск ветки, Клэй резко обернулся: в двух шагах от него стоял огромный черный варг. В лицо пахнуло горячим зловонным дыханием. Чудовищный волк был не меньше каскарской тягловой лошади, и Клэй уже лихорадочно обдумывал свой предсмертный вопль (что-нибудь пронзительное, нечто среднее между «А-а-а-а! Я падаю с огромной высоты!», «Ой, я обосрался!» и – для вящего эффекта – недовольным визгом избалованной девчонки), но тут сзади донеслось низкое, раскатистое рычание.

«Два варга, – подумал Клэй. – Нет, тут нужен вопль покруче».

Из-за спины Клэя выступил Ганелон. Лицо южанина перекосила жуткая гримаса, он оскалил зубы и рычал все громче и громче. Наконец они с варгом оказались нос к влажному носу. Рычание переросло в горловой вопль, а затем в душераздирающий оглушительный вой. Варг прижал уши, нерешительно сделал шаг назад, потом еще один и еще, а затем повернулся и, поджав хвост, бросился наутек.

От изумления Клэй разинул рот, а Ганелон как ни в чем не бывало прошел мимо друга.

Как ни странно, после этого происшествия от Гэба с Мугом не донеслось ни звука – либо они ничего не слышали, либо не могли ответить, что по-любому было худо.

Удушливый лес постепенно сменился зыбкими топями. Приятели шли осторожно. Над пузырящимися лужами вязкой грязи дрожало марево. Один неверный шаг – и останешься без сапога, а если замешкаешься, то и без ноги. В таких местах обычно водилась всякая дрянь: то студенистая слизь, которая проедала плоть и превращала доспехи в груду ржавого железа, то юркие жуки, которые взрывались под ногами… Один очень умный бард как-то сказал, что тот, кто решит пересчитать смертельные угрозы в Жути, умрет от старости, не дойдя до середины списка.

Одним из самых мерзких созданий был плотоядный черноязыкий куст, подражавший испуганным крикам его жертв. «Помогитепомогитеобогипомогите!» – отчаянно взывал он к путникам, а потом стонал тоненьким девичьим голоском: «Ойненадобольноспаситебольно!»

А под конец, когда у Клэя уже не осталось сил ужасаться, на тропе появился скелет в некогда белом свадебном платье, по колено в грязи, прижимая к грудной клетке засохший венок. Пустые глазницы скорбно уставились на Клэя.

Невольно поежившись, Клэй подумал: «Ох, как же я ненавижу этот треклятый лес!»

– Да тут ничего особенного. Так, пустяки, – заметил Ганелон.

Клэй запоздало сообразил, что случайно произнес последнюю фразу вслух.

– Пустяки? – переспросил он. – Это же самое… самое гадкое место на свете. Гаже его нет.

– Есть. Каменоломня, – тут же отозвался Ганелон.

Ответить на это было нечего. В неловком молчании приятели пошли дальше и снова оказались в глухом лесу. Кряжистые корявые деревья походили на сборище согбенных гнильцов в серых лохмотьях. Из трещин в узловатых стволах сочилось нечто, подозрительно напоминающее кровь, по сумрачной чаще разносились протяжные стоны.

– Здесь хотя бы видишь, – наконец произнес Ганелон. – И слышишь, и запахи ощущаешь, пусть и мерзопакостные, но все же запахи. И пощупать тоже можно. – Он сорвал с ветки жухлый лист, раскрошил в кулаке и развеял в гнилостном воздухе. – А в Каменоломне этого нет.

Клэй, пригнувшись, осторожно пролез под сетью паутины, не желая тревожить ее хозяина, прячущегося где-то в темноте, и проворчал:

– Ну да, наверное. Но ты же был каменным, а камни – они бесчувственные.

– Точно знаешь? – спросил Ганелон.

Он произнес это таким странным тоном, что Клэй невольно остановился, – будь на месте южанина кто другой, можно было подумать, что он обиделся.

– Ты о чем? Ты же и был камнем, я своими глазами видел.

Ганелон замедлил шаг и тоже остановился, смущенно потер загривок, как будто сожалея, что упомянул Каменоломню.

– Камень – это камень, – возразил он. – А закаменелый человек… Ну, не знаю. Я не умею такое объяснять. Муг лучше меня разбирается