А вот Келлорек, жирный хитрюга, а за ним с усмешкой стоит Гэбриель.
«Тут говорят, ты драться мастак».
Внезапно барабанный бой замедлился, промежутки между ударами длились целую вечность, а потом застучали парно, отдаваясь в голове, как натужное биение усталого сердца.
Ба-бах!
Нож царапает белую древесную кору.
Ба-бах!
«Прошу тебя, не надо…» Мать просит пощадить ее, а испуганный мальчик прячется во мраке.
Ба-бах!
Шелест дождя по крыше над кроватью. Громкие голоса в соседней комнате.
Ба-бах!
Луч солнца пронзает густые кроны.
Ба-бах!
Светловолосый мальчик показывает на луг за домом: «Почему туда нельзя?»
«Потому что, – отвечает почти позабытый родной голос, – там волки».
Ба-бах!
Ба-бах!
Ба-бах!
Глава 33
Людоед
Клэй проснулся почти в полной темноте, лишь несколько разноцветных грибов по-прежнему испускали жутковатое сияние. Светящиеся летучие мыши улетели на охоту. «А на кого же они охотятся, если светятся в темноте? – рассеянно подумал Клэй. – Наверное, на светлячков». Матрик и Таяно наперебой соревновались в художественном храпе; Ганелон и Муг крепко спали; подремывал даже Гэбриель, который в последнее время вообще не смыкал глаз.
Живокость – или Саббата, как она теперь себя называла, – сидела, обхватив руками колени. Здоровое крыло одеялом прикрывало плечи, а сломанное криво торчало за спиной. Неверный свет догорающих углей озарял ее лицо: четко очерченный подбородок, дуги бровей, большие темные глаза, блестящие звездными озерцами. Клэй негромко кашлянул, давая понять, что проснулся.
Она с видимым усилием прервала размышления, взглянула на Клэя и улыбнулась. У того замерло сердце.
– Мне снились сны, – сказала она.
– Мне тоже.
– Хорошие?
Клэй вспомнил стоны матери в темноте и ответил:
– Нет, не очень.
– Вот и у меня такие же, – вздохнула она. – Хотя я, похоже, вспомнила кое-что о себе.
У Клэя пересохло во рту. Он быстренько перебрал возможные варианты дальнейшего развития событий: все они начинались с того, что Живокость перескакивает через угли костра, а заканчивались в основном смертью Клэя от руки в латной перчатке. Молот лежал далеко, до него было не дотянуться, если только рывком… Или лучше растолкать Ганелона? Если южанин проснется, то, может быть, они и уцелеют. Наконец Клэй, перебарывая страх, тяжело сглотнул и, стараясь не выказывать излишней тревоги, спросил:
– Что именно?
Дива закусила губу, чуть подумала и обратилась к нему со встречным вопросом:
– Тебе известно, как появляются на свет такие, как я?
«Ага, вылупляются», – чуть было не сказал Клэй, но вместо этого помотал головой, нет, мол, не знаю.
– Непорочное зачатие, – произнесла она.
– Чего? Глупости, такого не бывает, – выпалил Клэй и лишь потом сообразил, что это невежливо с его стороны.
Дива негромко рассмеялась:
– По слухам, мой отец заявил то же самое. Мать понесла, когда он был в Фантре. Потом он вернулся домой, на север, обнаружил, что жена в тягости, и едва ее не убил. И меня тоже. Я родилась ночью, и он выбросил меня, новорожденную, за дверь, в снег, как приношение Морозной Матери.
– Но ты выжила, – сказал Клэй.
– Выжила, – подтвердила она. – Я завернулась в крылья и не окоченела, так что наутро он нашел меня целой и невредимой, только очень голодной. После этого отец меня не трогал – видно, решил, что боги мне благоволят.
«Да что это такое с отцами? – подумал Клэй. – Отчего им так хочется испытывать своих детей на прочность? Почему сыновья и дочери должны доказывать, что заслужили отцовскую любовь? А вот материнская любовь безоговорочна и ничего не требует взамен».
– Когда я подросла, – продолжила Саббата, – оказалось, что соседские дети меня боятся. Меня считали чудовищем, дразнили гарпией. – Улыбка превратилась в зловещий оскал. – Только мне было все равно. Я устроила себе гнездо в пещере на высокой горе и уходила туда всякий раз, когда мне хотелось побыть одной. А потом, когда мои сверстники поняли, что словами меня не пронять, то перешли к кулакам и камням, а против этого боги и перья – плохая защита.
Клэй не знал, сочувствует ли он ей по-настоящему или из-за чар, но в ходе разговора наконец-то сообразил, что дива не собирается ни на кого нападать.
– Про это и был твой сон? – спросил он. – Как дети тебя мучают?
Дива еле заметно помотала головой:
– Нет. Мне снилось, что я их убиваю. Выслеживаю одного за другим и убиваю.
Злорадства в ее голосе не было – ну, Клэю так показалось, – но, очевидно, она не испытывала и особого отвращения из-за того, что зелье Таяно выявило в ней склонность к жестокости. Она говорила медленно и размеренно, будто в полудреме рассказывала, что ей привиделось.
– Первым был Барис, сын деревенского старейшины. Он приставил мне к горлу нож, а сам начал меня лапать и тискать, явно не собираясь на этом останавливаться. Я отняла у него нож и заколола насмерть.
Клэй поерзал, устраиваясь поудобнее. Бодяга избавила его от ноющей боли в спине, но выслушивать откровения дивы было неловко даже на мягком моховом лежаке.
– Ну, видно, Барис свое заслужил.
Саббата мельком взглянула на него:
– Конечно же заслужил. И Сакра тоже заслужила. Она меня столкнула с лестницы, поэтому я столкнула ее с утеса. А после Сакры пришел черед Кристофа. Он всегда избивал меня до полусмерти. Я его поймала, привязала к дереву и забрасывала камнями до тех пор, пока он не испустил дух.
Над головой дивы угасло голубоватое сияние очередного гриба, и теперь лицо Саббаты освещали только багровые отсветы догорающих углей.
– А Михса при любом удобном случае меня колола и царапала. Она мелкая была, младше меня и слабее, так они всем скопом навалятся, а она давай шпынять. Однажды грозилась выколоть мне глаза гвоздями. Ну, я ее и… – Саббата умолкла, то ли от стыда, то ли не желая подробно рассказывать о своей мести. – Она так плакала… умоляла ее помиловать. Не знаю почему, но я ее все-таки отпустила. Даже не стала брать с нее слова, что она никому не расскажет, кто над ней измывался. Наверное, хотела, чтобы все узнали, на что я способна.
Клэй примерно представлял себе, чем все кончилось, и задумался, был ли это просто сон, или все-таки Саббате, как и ему самому, одурманенному зельем, явились обрывочные воспоминания о прошлом.
Дива проморгалась, облизнула губы, и у Клэя перехватило дух.
– Я переночевала в гнезде, а наутро вернулась в деревню и увидела, что наш дом сожгли, а родителей убили. Отцу отрубили голову, тело бросили во дворе собакам на растерзание. Мать подвесили за ноги и забили камнями до смерти.
– А тебя не тронули, – задумчиво произнес Клэй.
– Не тронули. Не помню почему. И что потом произошло, тоже не помню. Все будто затянуто какой-то пеленой, дымкой или туманом, ничего не разглядеть.
Угас последний грибной фонарь, темноту освещали лишь тусклые угольки. Где-то в чаще дико взвыл какой-то зверь – по звуку было не понять, хищник или добыча, но кровь все равно стыла в жилах.
– Может, оно и к лучшему, что я не помню прошлого, – сказала дива.
В темноте голос ее звучал душевно, как родной.
– Это почему? – спросил Клэй.
– Потому что вряд ли я была хорошим человеком. После того, что случилось с родными… после того, как я обошлась со своими мучителями… Кем еще после этого можно стать, если не чудовищем?
«Вот именно – кем…»
Клэй и сам не понаслышке знал, как непросто расстаться с прошлым. Ему вспомнилось, как на него смотрел Раф
