Она оторопело следила за движениями его рук. А он, не поведя и бровью, вставил в замок найденный в кителе ключ. Открыв калитку гаража и проскользнув внутрь, втащил ее за собой. Затем, заперев дверь изнутри и нащупав рукой кнопку выключателя, включил свет.
– Уфф! Никогда в таких случаях не знаешь, что лучше: что подошел ключ или, что свет в таких местах до сих пор работает.
Она мрачно смотрела на него.
– Ты так ловко все проделал, словно давно этим промышляешь.
– Скорее, я промышляю тем, что ловлю тех, кто этим промышляет. А это требует знания матчасти. Ты же помнишь, я и научил тебя и твоих родителей тому, чтобы вы никогда не держали у двери коврик?
– Да уж.
– Смотри-ка, калорифер все еще здесь. Сейчас мы добавим пару сотен рублей к счету известных нам личностей, если за свет здесь, конечно, кто-то платит. Вижу, мое брачное ложе перекочевало в гараж вместе с этими коробками. Нужно разобрать, что там внутри. Было бы неплохо, если бы в них оказались мои вещи. А в остальном я даже удивляться не в силах. Все осталось здесь так, как я положил! Ни одной вещи не тронули.
– И какой в этом толк? Они что, собирались открыть здесь твой музей? Могли бы поступить с твоими вещами так же, как я когда-то.
– И как это было?
– Тебе лучше об этом не знать, – пробормотала она, вспоминая, как в ярости крушила все, что попадалась ей под руку, намереваясь сломать все воспоминания о нем, будь то его фото в дешевой пластиковой рамке, забытые кассеты, книги или игральные карты, в которые он вечно ее обыгрывал.
– Смотри! Моя гитара!
Он медленно подошел к стене, снял гитару с гвоздя и любовно провел по ней рукой, смахивая пыль на дощатый пол. Присев на диван и покрутив колки, он ностальгически начал перебирать струны.
– Помнишь, как я играл тебе раньше? Как пытался пропихнуть на радио свои песни? Мне кажется, тебе никогда особо не нравились мои стихи, но ты не подавала виду. Скажи, боялась меня обидеть? У меня есть для тебя новое сочинение. Он зажал пальцами струны на грифе. Называется…
Retrospectare3
По старому, заброшенному полю брел поэт.
И в думу горькую он был всецело погружен.
Сквозь призму многогранную всех пережитых бед,
Невольный свет всей жизни словно в зеркале был отражен.
Вот друг его, он выглядит живым.
То смехом он зальется, то пошутит, то смолчит.
Не знает он, что этот мир покинет молодым,
А имя его честное навеки закуют в гранит.
Вот словно мотылек порхает ночь,
Где души, закружившись в танце, начинают первые полеты,
Однажды все они тайфуном унесутся прочь,
С земными постояльцами сводя баланса жизни счеты.
Летит над шариком земным прославленный кумир,
Бежит, торопится, начистив эполеты,
Не знает он, что на его прощальный пир,
Уже давно распроданы последние билеты.
Поэт поправил прядь упавших вниз седых волос,
И заглянул в десницу дум с протяжным, горьким вздохом,
Он удивлен, что никого не беспокоит тот вопрос,
Как долго бегать будет тут и на невзгоды охать.
Никто не спросит сам себя, где путь его земной проложен,
И в чем вся суть его короткого вояжа,
Что сделать должно, чтобы вклад его был приумножен,
Пока черед не пробил сесть в прощальную карету экипажа.
Но тут же сам себя поэт одернет торопливо,
Кто он такой, чтоб ценности свои здесь проповедать,
Не вправе он Создателя учить,
И истины его любой здесь сам обязан бы изведать.
И грустно побредет поэт
Проторенной дорожкой, сохранив обет,
Вздохнув, поймет, что мудрости земной не наберешь ты ложкой,
И там где нет вопроса, не ищи ответ.
Рука молча скользнула по струнам вниз и замерла на деревянной деке. В еще холодном воздухе повисла пауза.
– Какая гадость! – первой паузу нарушила гостья таинственного гаража, – ты и раньше был не ах каким поэтом-песенником, но тогда это было, хотя бы, повеселее.
– Хотел бы я посмотреть на то, какие песни сочинил бы его святейшество Покрытый-Плесенью-Батон, случись ему пролежать в земле сырой лет двадцать или около того!
Мысли в ее голове залипли, словно ириски, попавшие на сковороду. Он что, имеет в виду Антона? Как можно так легко рассуждать о том, чего не было? Следом за ириской на сковороду пришла железная лопатка, которая сердито сбросила эти мысли в порыве гнева. Что же получается, самозванец сначала попросил ее о помощи, привел в этот сарай, заставил совершить взлом, по счастью, без кражи, вынудил ее слушать эту заупокойную лирику, а теперь еще и нахамил до кучи?
– Да пошел ты знаешь куда? – ее гнев сотряс античные стропила.
Резко сорвавшись с места, она ринулась к выходу. Но он успел остановить ее, ухватив за рукав.
– Ну, прости. Прости. Я такой идиот! Не знаю право, что на меня нашло. Видит Бог, я не изменю своего мнения об этом ублюдке. Но я обещаю тебе не оскорблять его, вслух, по крайней мере.
– Поговорим об этом позже. Давай уже возьмем то, что ты здесь искал, и уйдем. Что, если твои бывшие родственники сюда пожалуют? У тебя уже есть наготове правдоподобное объяснение?
Она попыталась высвободиться.
– Не думаю, что кто-то может сюда прийти.
Он не отпускал ее. А потом вдруг приблизился к ней вплотную и сгреб в объятия. Отороченный искусственным мехом капюшон его пуховика щекотал ей лицо, а ноздри – еле уловимый аромат, который она когда-то так любила.
– «Динамит»?
