Один из влиятельных крымских большевиков по фамилии Спиро опубликовал в тамошней газете речь, обращенную к матросам: «Товарищи, довольно крови! Вы знаете, что и мои руки в крови по плечо, но мы довольно крови выпустили из буржуев, а теперь нужно успокоиться во имя революции».
Однако разжечь пожар куда легче, чем его погасить. Именно в то время, когда разум начал проявляться в головах руководителей, а подчиненные не подчинялись никаким призывам и продолжали бесноваться, Григорий Фадеев и Анатолий Башилов сидели в одном ялтинском подвале и ждали смерти.
В Ялте экзекуциями руководил матрос Игнатьев. Приводили офицеров на мол, где стояла огромная толпа, и эта толпа решала, бросить человека в море живым, просто расстрелять или подвергнуть издевательствам. Особенную жесткость проявляли бабы, с наслаждением избивавшие невинных жертв. Или вот еще – собирали арестованных группами и приказывали им бежать, а в это время по ним стреляли из пулемета.
– Я не хочу мучиться, – сказал Фадеев. – Ты, Башилов, вроде бы медицину знаешь?
Он сделал такой вывод, потому что Анатолий накануне чрезвычайно ловко перевязал ему продырявленную штыком руку – перевязал, оторвав рукав гимнастерки.
– Да, – мрачно кивнул Анатолий.
– А не знаешь, как нам… ускользнуть?
Анатолий сразу понял, что речь идет не о побеге – побег был невозможен, – а о том, чтобы покончить с собой, избежав таким образом мучений. Анатолий и сам думал об этом беспрестанно – после того как вчера они достаточно нагляделись на то, что делают с захваченными офицерами. Медленно, растягивая удовольствие. Вчера Анатолия и Григория вместе еще с тремя уже поставили было к цветущей акации, чтобы расстрелять, но потом отвели в подвал. Хотели, видимо, насладиться каким-нибудь особым зверством завтра.
Те трое сидели в соседнем подвале.
И Анатолий, и Григорий – еще очень молодые, здоровые, сильные – знали, что умирать будут долго. Они боялись мучений, боли, унижения и своей мольбы о смерти больше, чем самой смерти.
И вот Анатолий Башилов и Григорий Фадеев принялись всерьез обсуждать, что тут можно сделать, как убить себя, чтобы спастись. Со стороны, наверное, их разговор напоминал разговор двух сумасшедших, но они и сами не могли бы сказать наверняка, что не сошли с ума после того, на что нагляделись вчера.
Однако разговор был беспредметным и бессмысленным.
У них не было ремней, на которых удалось бы повеситься, а в потолок не было вбито крюка, к которому удалось бы несуществующие ремни прицепить. Конечно, можно было одному из них задушить другого, накрутив на шею жертве гимнастерку, но как в таком случае спасется второй? Его-то кто душить будет? Они серьезно и озабоченно решали, как быть, додумались даже до того, чтобы перегрызть вены и истечь кровью, однако в узком подвальном окошке занимался рассвет, накатывался день, охрана могла появиться в любую минуту. Хорошо было бы, конечно, наброситься на охрану в надежде, что пристрелят, однако надежды на это не было никакой: скорее всего, кожу на ремни изрежут, а то и иначе замучают.
Никогда ни о чем не мечтал Анатолий так пылко, как тогда – о средстве, которое помогло бы умереть! Он метался по подвалу, сбивая пальцы в кровь, иногда невзначай задевая стены, и вдруг что-то металлическое покатилось по полу, звеня и погромыхивая.
Это был гвоздь – ржавый толстый гвоздь.
Заключенные смотрели на него примерно с таким выражением, с каким смотрели бы на человека, пришедшего их спасти.
Фадеев схватил гвоздь и оглянулся на Анатолия:
– Как бить – знаешь? Куда – чтобы сразу? В сердце, что ли? Или в голову?
– Можно и в сердце, – кивнул тот, – а голова – штука прочная, ее так легко не пробьешь. Но есть такие места, ты не волнуйся! Например, можно ударить в глаз – в этом месте кость очень тонкая и без труда разрушается. Или попасть в слуховой проход. Правда, бить надо очень сильно, точно и строго перпендикулярно к черепу. Смертельное место – та точка, где череп сзади соединяется с шеей. Там есть небольшая впадина… При таком ударе повреждается продолговатый мозг, и смерть наступает моментально от остановки дыхания и сердца. Однако попасть в эту впадину трудно. Вот тут еще неплохое место, чуть ниже кадыка, во впадину, – он показал на себе пальцем. – Колющий удар повреждает блуждающий нерв и вызывает моментальную остановку сердца.
– Вот и хорошо, – радостно кивнул Фадеев. – Сначала, значит, один бежит, потом второй.
– Жребий бросим, кто первый? – спросил Анатолий, ощущая такую всепоглощающую жажду смерти, что даже улыбнулся от счастья: ведь надежде этой суждено было сбыться очень скоро.
– Какой жребий, ты что? – изумился Фадеев. – Нет, ты меня приколешь – вот в ту самую впадину под кадыком, – а потом себя. Ты знаешь, куда бить, ты не промажешь. У меня левая рука ранена, а я левша, правой удар никакой. Что-то не так сделаю и буду тут медленно подыхать…
– Разумно, – кивнул Анатолий, хотя и был несколько раздосадован, что приход желанной смерти откладывается – пусть и ненадолго. – Тогда прости, Фадеев, храни тебя Бог. Согрешим, конечно, страшно… ну да ладно, Бог простит, он же понимает небось.
– Вот уж во что я давно не верю, – хмыкнул Фадеев. – Но это уже не важно. Спасибо, брат!
Они обнялись на прощанье, Фадеев протянул Анатолию гвоздь, но тот не успел его принять – в это мгновение чей-то задыхающийся шепот долетел до них со стороны окошка:
– Эй, офицерья! Погодите кончать с собой! Сейчас вас выведу и отпущу. Христом Богом клянусь! Всю ночь рвало наизнанку, как поглядел, что наши с вашими делают! Не надо мне такой революции, провались она пропадом! Уходите на север, отсидитесь в горах, а где-то поблизости, сказывают, не то беляки, не то немцы разведку выслали. Так что, глядишь, и выживете.
Заключенные не успели понять, верить этим словам или нет, – уже заскрежетал засов, дверь приотворилась.
Малорослый мужичок в солдатских обносках стоял напротив, выставив ружье с примкнутым штыком.
– Обманул, гад?! – простонал Фадеев.
– Это как же? – обиделся мужичок. – Как же это – омманул?! Грех… А, ты про ружжо… ну так поди знай, что вам в бошки ваши белопогонные взбредет. Нападете ишшо. А я ж лучше поостерегусь. Вы меня не троньте – и я вас не трону. Ладно, офицерья, бывайте здровы, пошел я, а вы своих сами выпущайте. Как выйдете, прям за этот дом подавайтесь и ползите канавою. Там дальше виноградник пойдет, за него заховайтесь, а оттуда – в горы, в лес! Поняли? Да помяните когда-нито за здравие Гришку Мельникова! Это меня, значит.
– Спасибо, тезка, – с трудом выговорил Григорий Фадеев,
