– Я согласна, – сказала Анна без раздумий. – Я тебе слишком многим обязана, чтобы отказать. Но только у меня одна просьба. Мне нужно попасть в Полуденку.
На его лице появилось странное выражение растерянности – странное потому, что было ему совершенно несвойственно.
– Ты разве не знаешь, где находится Полуденка? – удивилась Анна. – Я оттуда пришла в Нижнюю Курью.
– Как не знать, – пробормотал Гайковский. – Это между Нижней Курьей и Нижними Муллами.
Анна невольно хихикнула:
– Что ж это все Нижнее да Нижнее?
– Да и Верхние есть, – пожал плечами Гайковский. – И Муллы Верхние, и Верхняя Курья. А тебе чего в той Полуденке?
Анна взглянула на него исподлобья:
– Оттуда я шла на разъезд тогда… ну, тогда, чтобы с тобой встретиться. Туда потом ушла та, кого ты из Перми вывел. Там жили люди, которые знают…
– Уже не знают, – перебил Гайковский, и что-то в его голосе было настолько леденящее, что Анна невольно отшатнулась.
– Ты что, ты о чем? – пробормотала она испуганно.
– Убили там всех, – ответил тот с жестокой краткостью.
– Козыревых убили? – ахнула Анна.
– Их тоже. А еще всех… тех… понимаешь? Всех, кого надо было в Пермь переправить.
– Не может быть! Откуда ты знаешь?! – крикнула Анна, и Гайковский дернул ее к себе, зажал рот рукой:
– Тише! Мать переполошишь. Ты вообще помалкивай о том, что я тебе говорил – ну, про литеры, про венчанье. Мать тебя ненавидит, боится, что ты меня погубишь. Если заподозрит, что мы с тобой хотим вместе уйти, жди беды.
– Какой? – спросила Анна. – Что, выгонит она меня?
– Не выгонит, – резко качнул головой Гайковский. – Она же знает, что я вслед за тобой уйду. Она же видит, что ты меня намертво приворожила. Только ей это – нож острый. Возьмет да отравит тебя, только и всего. Думаешь, почему ты так быстро излечилась, почему выкинула? Плод тебе мать вытравила. Она в нашей Верхней Курье знахаркой была. Потом мать тебя вылечила. Все надеется, что ты уйдешь от нас. Но коли прознает, что мы с тобой вместе будем, отравит, вот те крест святой.
– Значит, ты против воли матери пойдешь, когда со мной венчаться станешь? – усмехнулась недобро Анна.
– Выходит, так, – кивнул Гайковский, – а почему – сама знаешь.
В его взгляде снова вспыхнуло то же самое пугающее Анну выражение, и она торопливо отвела глаза, не стала продолжать этот разговор. Вдобавок ее сейчас интересовало совсем другое.
– Откуда ты знаешь про Козыревых?
– Да один лесник заметил дым в Полуденке, забрел туда и увидел только дом обгорелый, а неподалеку могилки. Он сунулся было туда, глядь – а от пожарища двое отходят: мужик и девка. Он в черной бекеше, а она была одета так же, как ты: в коричневую пальтушку да в зеленую юбчонку. Лесник этот выждал, пока те в лесу скрылись, подкрался, походил, но больше никого не нашел живого. Он говорил, тот мужик и девка, видать, Козыревых порешили, да зарыли, да ушли. Он, лесник, значит, об этом обмолвился своему шурину, так слух по людям и пополз.
Мужчина в черной бекеше, девушка, одетая так же, как была одета Анна… да ведь это же господин Иванов и Анастасия, подлинная Анастасия!
Но зачем им убивать Козыревых?! И куда девались Филатовы?
– Но они не могли… они не могли убить, – пролепетала Анна, с мольбой глядя на Гайковского.
– Да кто же их ведает, – вздохнул он. – Чужая душа – потемки, всякому известно. Может быть, что-то у них с Козыревыми да теми, другими, наперекосяк пошло, может быть, с самого начала хотели только одну девушку спасти, а может быть, когда узнали, что ты попалась, прикончили всех прочих, чтобы не выдали тех, кто все это устраивал. Ты же видела того – Иванова. Видела, что он за человек! Как думаешь, дрогнет у него рука, чтобы кого-то жизни лишить, будь их хоть сколько?
– Погоди, – с трудом выговорила Анна, не в силах поверить тому, что слышала. – А что те, другие, тоже убиты? Не только Козыревы?!
– Слух мятется по тайге, – таинственно блеснул глазами Гайковский, – что там две могилы было. В одной Козыревы лежали, а в другой аж шесть человек. И люди не простые, по всему видно. В одно лицо с царем да царицею и всеми другими. Рассказывают, там императорскую семью положили – всю, кроме одной из дочек царских. А про расстрел в Екатеринбурге наврали почем зря. Эх, ты с людьми не говоришь, не знаешь, чего только не болтают про то, где их всех убили!
Больше слушать его у Анны не было сил. Она сама не знала, верила или не верила Гайковскому. Одно было понятно: в Полуденку он ее не поведет. А самой ей туда не добраться. И если его слова правдивы – значит, придет она на пепелище и к могилам. Нет, этого она не хочет. Получается, надо покориться судьбе. Спасаться так, как можно спастись, так, как предлагает Гайковский. Сейчас это единственный выход. Главное – из тайги выбраться, а какую цену за это заплатить – сейчас не важно. Что такое женское тело? Всего лишь плоть. И как это сказал тогда тот телеграфист? «Тело заплывчиво, а дело забывчиво?»
Значит, придет день, когда Анна сможет забыть и вагон, и Мишку Кузнецова с Ванькой Петуховым, и Гайковского… и то, чем придется ему заплатить.
Наверное, сможет. Теперь ей оставалось только надеяться на это и ждать того дня!
Берлин, 1922 год
…Они встретились в 19-м году в Крыму – случайно: двое офицеров, один строевой, другой доброволец, имевших неосторожность попасться в руки красных.
Смутное время опутало густой сетью души русских людей. Крым, оторвавшийся от России и отделенный от Украины, жил самостоятельной жизнью. Захваченный красной массой, он был залит кровью.
Самые страшные события происходили в Севастополе, где буйствовала «краса революции» – матросская толпа. Там были организованы регулярные Вахромеевские, то есть Варфоломеевские ночи. Матросы по ночам обходили дома, грабили дочиста, а затем или убивали на месте, или уводили для расстрела. У женщин отрывали пальцы вместе с кольцами.
В конце концов «угнетенные массы» начали захлебываться кровью и робко заглядывать в будущее. Против матросов запротестовали даже портовые рабочие, хотя они были настроены очень революционно. Между их и матросской психологией была огромная разница. Рабочие ждали от революции выгод. Увеличение зарплаты, короткий рабочий день,
