После Ноябрьской революции купальню закрыли, однако недавно открыли вновь, только теперь изысканная парная в Адмиралспаласт превратилась в ночлежку. Отнюдь не благотворительную, конечно, но и не разорительную. За ночь просили двадцать марок. Но за эти деньги, изощрялись остряки, можно и дочиста поспать, и крепко помыться.
Когда Анатолий и его спутники добрались до Адмиральского дворца, сюда уже подтянулись от железнодорожной станции «Фридрихштрассе», находившейся поблизости, приезжие с чемоданами. Измученные тщетными хождениями по отелям, которые запрашивали несусветные деньги за ночь в каком-нибудь клоповнике, странники облегченно вздыхали на пороге бани, поспешно раздевались и устремлялись в парилку. Единственным одетым оставался банщик – остальные, забыв обо всем, с наслаждением разоблачались, чтобы напариться докрасна, а потом поболтаться в прохладной воде бассейна.
Анатолию показалось, что он заново родился на свет, когда, выбравшись наконец из бассейна, он направился в общую спальню, запахнувшись в толстый, теплый купальный халат (прокат входил в стоимость билета).
Теперь ему не было жалко потраченных двадцати марок!
В огромной спальне как попало стояло множество маленьких, низких кушеток. Посетители устраивались на них и пытались уснуть.
Но уснуть было трудно, потому что, по неведомым причинам, после парилки пробуждался поистине зверский аппетит. А есть было нечего!
Ладно бы если все лежали тихо, на свой лад приглушая бурчание голодных желудков. Но несколько человек, прибывших с вокзала, открыли свои саквояжи и принялись, хрустя промасленной бумагой, разворачивать снедь, которую взяли с собой в дорогу, а потом, понятное дело, есть ее – причем неторопливо, причавкивая и причмокивая, со сводящим с ума наслаждением.
Спутники Анатолия, ставшие неузнаваемыми в голом виде, затихли, расползшись по дальним углам огромного зала, в котором пятнадцать-шестнадцать ночных посетителей совершенно затерялись. В конце концов и он решил сменить лежак, чтобы оказаться подальше от жующих, и, поднявшись, потащился было от них, да столкнулся с мужчиной, которому, видно, пришла в голову та же мысль.
– Извините, – буркнул незнакомец по-русски, и Анатолий бросил на него любопытный взгляд: давно он не встречал соотечественников! Все постепенно ассимилировались – Берлин за эти два года перестал звучать на каждом углу русской речью.
– Пардон, – тотчас поправился этот человек, и Анатолий усмехнулся:
– Я понимаю по-русски.
Но этот голос он вроде бы слышал уже когда-то… Да и незнакомец посмотрел на него внимательней – и взгляд его словно бы прилип к Анатолию, у того возникло странное, почти болезненное ощущение, что этот взгляд как бы вывернул его наизнанку, мигом оценив не только его настоящее состояние, но и выведав прошлое, а также непостижимым образом увидев его будущее. Вот ведь как бывает – даже имя его, даже фамилия оказались известны этому странному человеку, потому что он вдруг тихо, изумленно воскликнул:
– Башилов?! Толька Башилов? Это ты?!
Анатолий вгляделся в смуглое, с резкими чертами лицо и узнал его.
– Фадеев? Григорий? – не веря глазам, изумленно проронил он и не заорал от радости только потому, что Фадеев сделал мгновенный жест, призывающий к тишине.
Россия – Берлин, 1918–1922 годы
Самой большой чушью в «творении» Татьяны Боткиной – хотя, если честно, Анне оно всё казалось чушью, и пока было непонятно, сможет ли она это, как советовала авторша, «переварить и пропустить через себя», – были рождение ребенка у великой княжны Анастасии Николаевны от Александра Чайковского и события, которые этому предшествовали и за ним следовали.
Сначала шло длинное-предлинное – Анна устала читать! – описание путешествия с беспамятной, израненной, лишенной каких бы то ни было лекарств, постоянно находящейся на грани жизни и смерти – но при этом никак не умирающей! – девушкой через всю Россию. Существовали все это время, надо полагать, Чайковские за счет продажи драгоценностей, которые они мало-помалу выпарывали из корсета и подола Анастасии. А может быть, их извлекли все разом – это Татьяна не уточняла.
И вот на исходе 18-го года телега с по-прежнему бесчувственной и беспомощной великой княжной доезжает до наведенного германской армией моста через Днепр – в районе Николаева. Через него переправляются остатки разбитой армии Деникина. К ним примыкает телега, на которой везут по-прежнему бесчувственную княжну Анастасию. Чайковский рассказывает об этом командиру отступающих частей, тот верит, сообщает начальству охраны моста, и этот лейтенант тоже верит ему и пропускает повозку.
Капитан деникинцев советует Гайковскому по прибытии в Бухарест обратиться к королеве Марии, родственнице великих княжон Романовых. А пока он и его отряд сопровождают Чайковских вместе с их знаменитой телегой в какой-то монастырь, где монахини с помощью неких целительных настоек помогают Анастасии излечиться от церебрального паралича.
Анна покачала головой. Да, бедняжке Анастасии немудрено было спятить! К мифическим ударам прикладами по голове добавился еще и церебральный паралич… Анна не слишком хорошо знала, что это такое, но слышала, что он бывает только у детей и развивается в связи с повреждением мозга во время родов. Как оправдание провалов в памяти это, конечно, сойдет, но ведь тогда получится, что веселая Анастасия с рождения была не в своем уме… тут Татьяна перестаралась, конечно!
Потом Чайковские добираются до Кишинева, где останавливаются у какой-то родни. Это уже 1919 год, конец зимы. Здесь Чайковский, на радостях, что удачно продал жемчуг Анастасии, изнасиловал ее. Потрясенная Анастасия на два месяца впала в коматозное состояние, осложненное церебральной лихорадкой (ну это было более правдоподобно, чем церебральный паралич!), а потом обнаружила, что с ней что-то не так: уже давно нет месячных.
Мать Чайковского радостно сообщает, что Анастасия беременна. Она очень гордится сыном…
Прочитав эти строки, Анна скрипнула зубами, вспомнив собственное прошлое. Ее беременности никто не радовался. Когда Сергей осмелился предположить, что брат еще в Перми переспал с девушкой, Александр его чуть не убил.
– Значит, она с каким-то другим охранником блудила, только почему же именно ты ее спасать бросился? – проворчал Сергей презрительно.
– Не знаю, с кем она там блудила, – буркнул Александр, ни словом не обмолвившись о том кошмаре, который пришлось испытать Анне. – Только меня там не было.
Она рыдала без остановки, рычала, ревела, как дикий зверь. Стоило только представить, что в ней прижилось семя кого-то из тех скотов, которые валяли ее по грязному вагонному полу, как она начинала давиться в приступах рвоты.
От волнения воспалилась рана, Анна снова металась в жару, и этот жар помог ей избавиться от последствий гнусного насилия. У нее случился выкидыш.
Сжалился Господь!
…Анастасия постоянно пребывает в состоянии прострации, за это время Чайковские перебираются в Бухарест, настаивая, чтобы Анастасия немедленно обратилась за помощью
