Я взбирался по тропке, ведущей на вершину холма, пока не увидел уже поджидающих меня чивдаров. Они кивнули глашатаю, и тот трижды протяжно протрубил в бараний рог. Сиплый звук повис в сыром воздухе. Отряды внизу затихли. До меня донеслись рыдания одного из узников. Все трое стояли на коленях перед деревянными плахами: руки связаны за спиной, на головах черные капюшоны, словно вид у предателей слишком отталкивающий, чтобы на них смотреть. Место казни было на самой вершине холма, так чтобы снизу ее мог видеть каждый. Возле каждого из трех стояли палачи, и изогнутые лезвия топоров, которые они сжимали в руках, блестели на солнце.
– Снимите с них капюшоны, – скомандовал я.
Тот, что плакал, жалобно вскрикнул, когда с него сорвали колпак. Двое других молча моргали, будто не совсем понимая, где оказались. На их лицах было замешательство.
Проследи, чтобы они помучились.
Я глядел на них. Тощие, только носы выпирают, слишком большие для их лиц, щуплые плечи еще не успели развернуться.
– Распорядитель? – окликнул чивдар, стоявший ко мне ближе всех. Моя обязанность как Распорядителя была вести казнь.
Я подошел к дезертирам. Они подняли головы, не показывая страха и не прося о помиловании.
– Вы виновны в том, что изменили своему долгу, бросили свой отряд и бежали, нарушив клятву защищать своих боевых товарищей. Пять человек, которых вы оставили, погибли. Я спрашиваю каждого из вас: признаете ли вы, что совершили эти преступления?
Тот, что уже плакал и раньше, теперь отчаянно взвыл во весь голос. Двое других кивнули, облизывая пересохшие губы. Все трое были не старше пятнадцати лет.
– Да, – покорно произнесли они по очереди, борясь с паническим страхом.
Я обратился к стоящим внизу солдатам.
– Что скажете вы, друзья? Быть по сему? Да или нет?
Единодушный возглас прокатился в воздухе гулом, глухим и будто осязаемым.
Его тяжесть, тяжесть одного-единственного слова легла мне на плечи бременем, неподъемным, бесповоротным. Ни одному из этих троих не довелось еще коснуться бритвой щек.
Да.
Каждый из стоящих внизу хотел быть уверен в том, что его товарищи не подведут, что ни страх, ни какой-либо порыв не заставят их изменить долгу. Любой из пяти погибших мог оказаться их братом, их отцом, их другом.
В этот момент Комизар или Распорядитель могут сделать разрез на горле одного из приговоренных, не слишком глубокий. Ровно такой глубины, чтобы он захлебывался собственной кровью, чтобы его страдания заставили трястись от страха остальных узников и навсегда впечатались в память каждого из наблюдавших за казнью снизу. Предатели не заслуживают пощады.
Чивдар вынул кинжал и протянул мне.
Я взглянул на него, потом на солдат внизу. Если им покажется, что страданий было мало, пусть ищут их где-нибудь еще.
Я повернулся к осужденным солдатам.
– Боги да помилуют вас.
А дальше, просто по моему кивку, прежде чем чивдар успел возмутиться слишком быстрым концом дела, топоры палачей опустились, и плач прекратился.
Глава девятнадцатая
В коридоре было темно, и в свете фонаря, снятого мной с крюка, я едва видела, куда иду. Я не могла вернуться домой тем же путем. На каждом шагу были наместники и караульные, мне то и дело приходилось неожиданно сворачивать, чтобы не столкнуться с ними, спускаться по тесным лесенкам, шмыгать в какие-то проходы, узкие, как мышиные лазы. Я уже начала сомневаться, что вообще выберусь из этого запутанного места. Наконец я попала в какой-то просторный, с низким потолком проход, пустой и безлюдный.
Чем дальше я по нему шла, тем уже он становился, тем более затхлым становился воздух. Я так и чувствовала на языке вековую пыль. Совсем было решив повернуть назад, я, наконец, уткнулась в какую-то дверь, за которой снова начиналась лестница вниз. Мне казалось, что я нахожусь в брюхе какого-то безжизненного чудища. Меньше всего мне хотелось путешествовать еще дальше вниз по его кишкам. Но все же я переступила порог, боясь, что Каден вернется раньше меня. Нельзя допустить, чтобы он узнал о моих прогулках, не то с него станется запереть люк.
Каменные ступени заворачивали, спиралью уходя вниз, где было еще темнее. Что ж, в этом жутком городе я уже успела привыкнуть к темноте. Раздался лязг, и лестница вдруг ушла у меня из-под ног. Я упала, выронив фонарь и ничего не видя. Запутавшись в накидке, я стала цепляться руками за стену, пытаясь встать, но не удержалась и кубарем полетела еще ниже. Наконец со звучным шлепком я приземлилась, на миг потеряв сознание. Придя в себя, я долго лежала, пытаясь понять, все ли кости целы.
Откуда-то снизу подул холодный ветерок, принеся запахи масла и дыма. В слабом свете мне был виден огромных размеров корень. Извиваясь, он спускался вниз по стене, будто неповоротливая тварь. Надо мной свисали другие корни, тонкие, как щупальца или извивающиеся змеи. Я не сомневалась, что провалилась в обиталище жуткого демона – и совсем не из-за света и запаха фонарного масла. Я села, ощупала плащ, коконом спеленавший мне плечи и грудь. Потом потерла коленку – ей не повезло. На штанах появилось пятно крови. Быстро же я привела одежду Кадена в негодность. И как теперь с ним объясняться? Я поднялась на ноги, встряхнула плащ, при этом что-то ударило меня по ноге. Опустив руку, я ощупала ткань. В подпушку было зашито что-то твердое. Я поспешно рванула ткань и прямо на ладонь упала узкая кожаная полоска. Ножны, а в них маленький нож.
Натия! Это ее рук дело. Дихара ни за что не стала бы так рисковать. И Рина тоже. Но я помнила выражение лица Натии, когда она протягивала мне плащ. Он был сложен и аккуратно перевязан бечевкой. Каден тогда выхватил сверток, сказав, что сам уложит его в мой седельный вьюк.
Я повертела нож в руках. Меньше моего собственного кинжала, с лезвием около трех дюймов и тонкий. Как раз впору для маленькой руки Натии – и его так удобно прятать. Метнув, им не нанесешь серьезной раны, зато в ближнем бою может оказаться смертельно опасным. Я покачала головой, с благодарностью думая о хитроумии девушки, представляя, как она спешила и волновалась, зашивая нож в подол плаща, чтобы никто не заметил. Я сунула находку в башмак и продолжила ощупью спускаться по винтовой лестнице. Еще несколько ступеней, и – к моей радости – лестница
