– Да, господин. – Этельстан ухмыльнулся и погнал лошадь вперед.

Я улыбнулся Этельфлэд:

– Ты не уходишь в монастырь. Будущий король Уэссекса только что вынес решение.

– Если доживет, – рассмеялась она.

– Если все доживем.

Дорога шла в гору. Лес был густой, с просеками ферм, но к исходу дня мы добрались до усадьбы, о которой говорил Бедвульф. Она располагалась всего в сотне шагов от римского тракта и вполне подходила. Даже очень и очень подходила.

Место для моего капкана.

Старик носил имя Лидульф. Я называю его стариком, хотя он вполне, возможно, был моложе меня, однако жизнь, состоящая из прокладки канав, рубки леса, прополки сорняков, распашки полей, колки дров и ухода за скотиной, сделала его седым, скрюченным и наполовину слепым. И наполовину глухим вдобавок.

– Чего угодно, господин? – проорал он.

– Твой дом! – крикнул я в ответ.

– Тридцать лет, – отозвался старик.

– Тридцать лет?

– Живу тут тридцать лет, господин!

– И проживешь еще тридцать! – Я показал ему золото. – Это все тебе.

В итоге он понял. Лидульфу это не понравилось, но я и не ждал, что он запрыгает от счастья. Ему, скорее всего, предстояло распрощаться с домом, амбаром и многим другим имуществом, но взамен я давал сумму, достаточную, чтобы отстроить два раза по столько. Лидульф, его сварливая жена, старший сын с увечной ногой и восемь рабов – все они жили в маленьком доме, который делили с тремя молочными коровами, двумя козами, четырьмя свиньями и шелудивым псом, рычавшим, стоило кому-то из нас приблизиться к очагу. Амбар наполовину завалился, балки его сгнили, соломенная кровля поросла травой, но он вполне мог послужить приютом для лошадей. Стены сохранились достаточно, чтобы укрыть животных от разведчиков Эрдвульфа. Последние видели, как коней заводили через большие ворота, и могли прийти к выводу, что они не оседланы. Мы прошли между двумя зданиями. Я велел людям говорить громко, смеяться, а также снять кольчуги и шлемы. Кое-кто из молодежи затеял под хохот и улюлюканье потешную борьбу, причем проигравших бросали в утиный пруд.

– Мы оттуда яйца берем! – прокричал мне Лидульф.

– Яйца?

– Утиные! – Яйцами своих уток фермер очень дорожил. – Я люблю утиные яйца. Зубов не осталось, видишь! Мясо прожевать не могу, ем одни только утиные яйца да похлебку.

Я позаботился, чтобы Стиорра, Эльфинн и Этельстан наблюдали за борьбой. Бедвульф, умеющий красться через чащу, как бесплотный дух, доложил, что двое парней Эрдвульфа таращатся на них из-за деревьев.

– Я мог бы вытащить мечи у них из ножен, а они этого даже не заметили бы, господин, – похвастался он.

Прибыли еще трое моих разведчиков и сообщили, что сам Эрдвульф находится милях в двух к северу от нас. Он остановился, получив весть от своих лазутчиков, что мы подыскали приют на ночь.

– Ты был прав, господин. – Эдрик, один из моих данов, не уступающий Бедвульфу в искусстве прятаться, прибыл в усадьбу в сумерках. – Они разделились на две группы: одна большая, другая поменьше.

– Сколько?

– С Эрдвульфом тридцать четыре, господин.

– Остальные не захотели?

– Вид у них несчастный, господин.

– Тридцати четырех хватит, – подтвердил я.

– Хватит для чего? – поинтересовалась дочь.

Мы расположились в доме. Парни, вымокшие в утином пруду, сушили одежду у огня, подкормленного новыми поленьями, чтобы горел ярче.

– Хватит для поджога, – ответил я.

Прошли годы с тех пор, как я видел, как жгут усадьбы, но если подойти к делу умеючи, то нескольких человек хватит, чтобы уничтожить целую дружину. Я был уверен, что именно это и затевает Эрдвульф. Он выждет до глубокой ночи, до самой густой темноты, потом принесет угли в глиняном горшке. Большинство его дружинников расположится у двери господского дома, а несколько человек зайдут с южной стены и раздуют угли. Затем они подпалят кровлю. Даже сырая солома загорится, если огня хватит, а занявшись, пламя распространится быстро, наполняя дом дымом и паникой. Народ бросится к двери и угодит под мечи и копья. Когда крыша большого зала прогорит и обрушатся массивные балки, оставшиеся внутри сгорят заживо. Есть риск, разумеется, что Эльфинн погибнет в огне, но Эрдвульф наверняка рассчитал, что девушек мы станем выводить в первую очередь и тем самым предадим их ему в руки. Эрдвульф шел на риск, потому что эта темная ночь оставалась единственным его шансом. Как игрок в кости, он поставил все на один бросок.

– Молись, – посоветовал я Этельфлэд.

– Я всегда молюсь, – язвительно отозвалась она.

– Молись о темноте! – с жаром воскликнул я. – О густой тьме. Непроглядной. Молись, чтобы облака закрыли луну.

Я велел людям петь, кричать и смеяться. За исключением троих разведчиков, спрятавшихся на опушке леса, все были в доме и одеты в кольчуги, со шлемами и щитами. Яркие отблески костра отражались от наконечников копий и умбонов щитов. Наступала ночь, а дружинники продолжали петь, и шелудивый пес подвывал залихватским куплетам. Пока на небо наползали облака, о которых я молился, пока они затягивали луну, пока подступала ночь, черная, как намерения Эрдвульфа, я маленькими группами выводил людей из дома. Воины проникали в амбар, брали лошадь, первую попавшуюся, и вели животное на юг. Я наказал соблюдать тишину, но мне казалось, что каждая группа производит шума не меньше, чем бредущая по улице пьяная ватага. Хотя, думаю, соглядатаям Эрдвульфа, засевшим, по донесениям моих разведчиков, в северной части леса, этот шум едва ли о чем говорил. Я вышел вместе с Этельфлэд и девушками, под защитой Финана и четверых воинов. Мы нашли оседланных лошадей и вели их в поводу до тех пор, пока не смогли сесть в седло и поскакать на юг, под темную сень буков. Ситрик и с полдюжины парней влекли в ночь Лидульфа, его жену и домашних. Старуха пронзительно жаловалась, но производимые ею звуки тонули в гомоне хмельных песен, которые горланили в холле мои люди.

Наконец там осталось всего с дюжину певцов во главе с моим сыном. Вскоре выбрались и они, заперев за собой массивную дверь дома, и пробрались в амбар, где забрали последних лошадей. И при этом продолжали петь. Когда смолк последний куплет, была уже глубокая ночь. Я надеялся, что у прислушивающихся разведчиков Эрдвульфа создастся впечатление пьяного разгула в холле, ночи, полной ора и песен, эля и гогота. Ночи для убийства.

А мы затаились в лесу.

Прошла вечность. Заухала сова. Где-то залаяла лисица.

Мы ждали.

Глава шестая

Ночью время идет медленнее. Много лет назад, в мою бытность ребенком, мой родитель спросил у нашего священника, почему это так, и отец Беокка, дорогой отец Беокка, прочитал об этом проповедь в следующее воскресенье. Солнце, сказал он, – это свет христианского Бога, и он быстр, тогда как луна – это фонарь, путешествующий сквозь тьму греха. Все мы,