Четвертый говорит:

– А я хочу быть сильным, самым сильным человеком на свете. Хочу быть ловким – самым ловким из людей. Чтобы у меня всегда получалось то, что я задумаю. И чтобы всегда у меня было все, что мне хочется, чтобы я умел и знал все, что хочу знать и уметь.

Пятый говорит:

– Я был счастлив, когда был маленьким и у меня были родители. Нам было так хорошо – приятно и весело.

Шестой говорит:

– Я несчастен, потому что нет у меня сильной воли. Начну что-нибудь делать – и брошу. Хочу читать, но читать мне не хочется. Говорю, что больше так не буду, – а все равно так делаю. Знаю, что нужно по-другому, а поступаю по-старому. Я себе не доверю, не верю, а ведь страшно противно самому себе не верить.

Седьмой говорит:

– Я был бы самым счастливым человеком, если бы не нужно было делать столько неприятных вещей. Все время нужно делать что-то неприятное: не успеешь закончить одно дело, так сразу что-нибудь новое тут как тут, трудное и противное. Даже на минутку не дадут передохнуть.

– Хочу быть счастливым, – говорит мальчик.

– Хочу быть счастливой, – говорит девушка.

– Хочу быть счастливым, – говорит юноша.

– Хочу быть счастливым, – говорит старик.

Каждый по-своему понимает свое счастье; даже один и тот же человек сначала думает этак, а потом по-другому.

Человек думает:

– Было мне хорошо. Я был счастлив, но не понимал своего счастья. Был у меня мячик – мне хотелось иметь настоящий футбольный мяч; когда был у меня такой мяч, я хотел бы велосипед; потом мне наверняка бы захотелось иметь свой собственный автомобиль, может быть, самолет, собственное кино и радио, и даже не знаю, что еще. Когда мне что-нибудь покупали и давали, я только сначала радовался, краткий миг. И сразу же мне нравилось что-нибудь другое. И приходили мне в голову мысли.

Почему так получается? Почему человек сам толком не знает, чего хочет, и ничто не может нравиться ему вечно?

Польский поэт пишет так:

На людей глядя с ветки, Удивляется птица: Даже мудрый не знает, Где же счастье таится. <…>

Только в собственном сердце

Его вовсе не ищут²²².

Задача сердца – любить.

Желудок голоден, если ему не дать еды, если он пуст и в нем нет пищи. А сердце голодно и печально, и полно тоски, если в нем нет любви.

СКАЗКА ЖИЗНИ

[1940–1942?]

Есть сказки, которые рассказывают люди, и сказки, которые рассказывает жизнь. Иногда сказка бывает странной, но правдивой. Я расскажу две сказки, вторая будет смешной.

Первая сказка такая, что в одном и том же дворе жили две вдовы, и у каждой был маленький сыночек. У одного были светлые волосы и темные глаза, а у второго – светлые глаза и темные волосы. Одного звали Олек, а второго – Болек. Когда их звали, так и кричали: светлый Болек, темный Олек!

Потом они вместе ходили в школу. И все уже начали говорить и писать в газетах, что вот этот – еврей, а этот – ариец. Но ребята не понимали, что это значит.

А потом мальчики узнали, что им нельзя дружить, потому что у одного бабушка – еврейка, а у другого – немка. И так поняли, что эти две бабушки, которые уже умерли, поссорились и не хотят, чтобы ребята вместе ходили в школу и вместе играли. Один написал в дневнике: «Я потерял друга», а второй написал в своем дневнике: «Мне очень грустно».

А потом была война, и мальчики уже были не маленькие, потому что выросли и закончили школу. И оба пошли в армию.

Один думал, что он поляк, но ему велели быть евреем. Другой думал, что он поляк, а ему велели быть немцем. Не знали они, почему так должно быть, но знали, что их бабушки не виноваты, что вовсе даже они не ссорились. Тут дело в чем-то другом, но в чем, они по-прежнему не понимали, хотя уже были на войне и уже не были детьми.

Я забыл сказать, что в доме, где жили эти ребята, когда были детьми, был магазинчик, а у хозяйки магазинчика была дочка, светловолосая и светлоглазая, а может быть, наоборот: темноволосая и темноглазая. Не помню, а писать неправду не хочется. Ведь это так давно было.

Может, и не так давно, но больше, чем десять лет назад.

Мальчики очень любили эту девочку. Они знали, что она еврейка, но не думали об этом. Им не было вообще никакого дела до этого. Она была милая, веселая и играла с ними, а ее мама продавала им недорогие конфеты – даже иногда просто угощала их конфетами, вишнями или пряниками.

Мальчикам сказали, что уже нельзя ни покупать, ни играть, ни брать, ни давать – ничего совсем. Потому что и девочкин папа, и мама, и ее брат, и она – все они евреи. Они и сами понимали, что одна бабушка – это еще ничего, но когда все евреи – это ведь ужасно.

Были и еще другие истории и дела, другие магазины и другие дети во дворе и в школе. Я еще когда-нибудь вам про них расскажу, но сейчас я спешу к другой сказке, поэтому расскажу только про самое важное.

А самое важное – оба они во время войны стали летчиками и встретились на войне высоко в небе и стреляли друг в друга. Они не знали, в кого стреляют, потому что они ведь стреляли по вражеским самолетам.

И оба попали в цель, потому что метко стреляли. Самолеты, объятые пламенем, упали как раз тогда, когда девочка вместе с отцом шла за город, чтобы купить что-то в деревне. Понятное дело, это уже была большая девочка.

Самолеты упали на эту еврейку и ее отца-еврея.

И плакали три вдовы: одна, которой велели быть еврейкой, вторая, которой велели быть немкой, и еще та, третья, которая и сама была еврейкой, и матерью еврейки, и женой еврея.

Вот и конец моей сказки. Но не конец их сказки. Я больше ничего не знаю, но они-то знают, потому что души их остались, хотя сами они сгорели. Потому что души – огнеупорные, и, когда человек умирает, душа его без аэроплана, бензина и железных пуль высоко взмывает, выше самолетов, – на небо.

Их души уже сейчас знают, почему так все сложилось и почему сейчас все так, как есть. Они больше не горюют и счастливы. И не нужны им наши слезы, потому что им ведомо, что будет.

А будет так, что мы все снова встретимся, и будет нам хорошо.

А теперь вторая сказка про изолятор, про Ирку и мед, о сломанной мушиной ноге и о молодой блошке, которой я подарил жизнь.

Так вот,