И случилось странное, как часто случается в снах.

Рабиндранат Тагор пригласил меня в школу²¹².

– У вас тоже есть школа, – сказал он. – В вашей школе работает учительницей и моя ученица – панна Эстерка. Правда?

– Так и есть.

– Это хорошо. Если это вас не слишком затруднит, я передам для нее небольшую книжечку. Как раз в нашем городе строили почту. Это было новое и красивое здание. Поэтому я написал пьесу про почту для своих мальчиков, а если панна Эстерка захочет, пусть и ваши мальчики ее поставят. А я к вам приеду на представление.

– Это невозможно, – сказал я.

А он кротко улыбнулся и сказал:

– Вы меня не увидите, но я буду с вами. Да спросите хотя бы йогов.

Я снова проснулся.

Через несколько дней пришла посылка из Копенгагена с сыром, колбасой и вареньем, а панна Эстерка поставила на праздник спектакль Почта.

Какими странными были эти два моих сна…

ОДНО И ТО ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ И ХОРОШИМ, И ПЛОХИМ

[1940–1942?]

Нечто может быть приятным, хорошим и полезным, если это делает кто-то, но становится очень неприятным, вредным и плохим, если это делает кто-то другой.

Игра как таковая может быть приятной и полезной для здоровья, но есть и мерзкие, и вредные игры.

Прогулка может быть приятной, а можно сделать из нее непосильную и мучительную обязанность.

Много лет назад один идиот, воспитатель с Вольской, 18²¹³, устраивал марш-броски, построив детей парами, по раскаленному песку в летнем лагере в Гоцлавеке. Мальчики натирали ноги, задыхались от пыли, их жгли солнце и жажда, а он бил и драл за уши, если пары шли, не соблюдая дистанцию, если кто-то шел не так, как он хотел, потому что он видел нечто подобное в армии. Он не понимал, кретин, что задача армии – война, что в армии служат взрослые и здоровые люди, что армия – это обязанность нести суровую службу, а не приятная прогулка.

Точно так же с чистотой и порядком. Принудительное мытье до пояса в холодной умывальной, в толчее, где дети вытираются одним для всех полотенцем, потому что именно так там и было, провоцирует болезнь, а не защищает от нее, изничтожает кожу, а не закаляет, вызывает чесотку на раздраженной коже, а все это вместе вызывает страх и отвращение, желание избежать чистоты, которая на самом деле очень желательна и нужна.

Тот же хам, желая принудить дежурных тщательно мыть полы, выливал несколько ведер ледяной воды и при открытых окнах зимой приказывал собирать воду с пола гнилой тряпкой, в которую вода не впитывалась. Ответом на эти пытки были потрескавшаяся кожа на руках и отмороженные пальцы.

Школа может быть приятным местом, но дурак или садист может сделать ее мерзейшей. В такой школе скука и мучение, леность и отупение даже тех, которые школу любили, хотели учиться, пробовали думать и долго защищали и себя, и школу.

Я помню шестилетнюю Эрну, веселую, милую, любящую порядок, умную и покладистую. Все лето она даже во сне видела школу и мечтала, что станет ученицей, как старшая сестра Фрида и брат Вальтер.

Я с грустью наблюдал на протяжении всего учебного года, как Эрна глупела со дня на день, перестала играть в куклы даже по воскресеньям, сказки уже не хотела слушать и стала непослушной, сварливой и злобной.

Учителем ее класса был какой-то старый маньяк, злобный и хамский, который собирал крышки от бутылок – бумажные от лекарств, металлические от пива, маленькие и […]. Он бил детей, если они не приносили ему подарки в его придурочную коллекцию. Каким-то образом он прознал, что квартирантом у родителей Эрны был я, и требовал от малышки крышек с надписями на русском и татарском языках, от сибирских бутылок, [и,] не знаю, почему, даже от турецких и китайских. Я писал даже знакомым в Варшаве, но польские крышки у него, к сожалению, уже были.

Пение так прекрасно! Но разве не существует неприличных песен, разве не мучительно драть глотку, фальшивить и резать ухо, особенно людям музыкальным, которые пение любят. Что сделали из рисунка бесстыжие мерзавцы, бездумные барчуки и хулиганы из школы графики?²¹⁴

Брак должен быть прекрасным и счастливым, но как же часто он становится адом, если муж – пьяница, картежник, лентяй, садист, или жена – «шлох»²¹⁵ и спускает деньги на тряпки, делает долги, деньги тратит не на еду для детей и мужа, а на дорогие шмотки, парикмахера и духи, на угощение для своих гостей, которые приходят ее объедать.

Ребенок может быть радостью и благословением, а может стать болью, стыдом и проклятием.

Деньги дают одному свободу, здоровье, разум, и те же самые деньги другому несут рабство, глупость, приносят болезнь. Богатый жмот и эгоист, которого все ненавидят, или трус, который всю жизнь трепещет от страха, что его ограбят, убьют, чтобы ограбить, хитростью выманят то, что дает ему его выгодное дело.

Даже молитва может стать плохой и противной, если кто-то желает людям зла и молится, чтобы Бог навлек на них несчастье; если кто-то просит о прощении, но даже не думает исправиться. Есть люди, что молятся о деньгах или о пирожном, из страха перед кнутом, или чтобы подлизаться. Вот так святая молитва становится грешной.

Вкусно и полезно масло, но не жирное пятно в тетради или книге. Суп – в тарелке, но не на одежде; чернила – в чернильнице, но не на полу и не на пальцах. Расческа – в сумочке, а не под подушкой.

Прошу совета, что делать. Не знаю. Поэтому прошу совета. Есть одна вещь в Доме сирот, она могла бы стать интересной, приятной, полезной, но, увы, все обстоит иначе.

Это меня огорчает, это неприятно всем нашим порядочным, разумным и тактичным людям.

У нас есть своя газета. Иногда она приносит неприятности, но справедливые, только некоторым и только тогда, когда это нужно. Не всем может быть приятно то, что должно быть полезно. […]

МАТЬ ДУМАЕТ, ДУМАЕТ – И НЕ ЗНАЕТ

[1940–1942?]

В четверг я был в трех местах, чтобы проверить прошения о приеме детей. Я разговаривал с семьями, выпытывал, почему они хотят отдать детей, внимательно смотрел, в каком состоянии квартиры и какая в них мебель.

И именно так сложилось, что мне было очень жаль детей, а вот взрослые меня очень рассердили.

Почему они лгут? Почему они так глупо лгут?

Почему они так бесстыдно лгут и учат лгать маленьких детей?

Разве они не знают, что их ложь не поможет, а навредит ребенку?

Если они и могли бы нас обмануть, а мы бы им простили это дурацкое вранье, то ребенок им не