Джеймс был в смятении. Ему совсем не хотелось заглядывать себе в душу, чтобы выявить чувства и ощущения, внезапно проснувшиеся и требовавшие выхода. Пытаясь выиграть время, он подбросил дров в небольшой очаг. Жар поленьев почти тотчас же разогнал зябкий холод, царивший в спальне, но леденящий душу страх, давно уже поселившийся в его сердце, никакой огонь прогнать не мог.
Если он возьмет ее сейчас, то ему останется только одно – назвать эту женщину своей женой. Мужчины клана Маккены иначе не поступали. Но готов ли он на такой шаг?
Глядя на Давину, он испытывал смешанные чувства. Причем не просто смешанные – взаимоисключающие. Как бы ему ни хотелось верить в то, что чувства его уже в прошлом, он по-прежнему желал ее. И все же сильнее желания обладать ею была потребность защищать ее. Вину за прошлые ошибки не загладить ничем, как ничего он не мог поделать и с ее болью. Но, быть может, он мог бы как-то уменьшить ее боль… Да, наверное, мог бы. Но тот ли она выбрала путь?
– Ты предлагаешь опасную игру, – сказал он наконец. – Женщина должна быть очень осмотрительной, когда она отдает свое тело мужчине.
Даже при скудном освещении Джеймс увидел, как вспыхнули ее щеки. Он не торопился сокращать дистанцию – и в то же время не чувствовал в себе решимости отказаться от того, что она предлагала.
– Я все очень хорошо обдумала. И верю, что ты будешь осторожен и нежен, – тихо ответила Давина. – Я доверяю тебе и знаю: если страх мой будет расти, ты остановишься.
– Я мужчина, Давина. И я не святой. Если дело зайдет слишком далеко… – Джеймс не стал объяснять очевидное. Честно говоря, он рассчитывал на то, что она, испугавшись, сбежит от него.
А Давина, глядя на него с мольбой, заявила:
– Да ведь я потому и пришла… Я хочу, чтобы до этого дошло.
Джеймс не знал, что на это ответить. И молча обдумывал ситуацию. Конечно, она потешила его мужское тщеславие тем, что пришла к нему, а не к Малколму. Но если бы он отклонил ее предложение, как бы она поступила тогда? Стала бы искать утешения в постели Малколма?
Ее поступок был весьма необычен, и Джеймс все никак не мог решить, как ко всему этому относиться. С одной стороны, он понимал, как нелегко ей было на такое решиться и сколько мужества ей потребовалось, чтобы явиться к нему с таким предложением. Ее все еще преследовали кошмары и страхи, но она не сдавалась, а пыталась с ними бороться – и это не могло не восхищать.
Но методы борьбы она выбрала очень странные. Говорят, мужчине не дано понять женскую логику, и, пожалуй, так и есть. Так как же ему поступить? Переспать с ней? Да, ужасно хотелось. И все же… Что, если, согласившись на ее предложение, он только все испортит? При мысли об этом Джеймс горько усмехнулся. Испортит? Но отношения между ними и так хуже некуда…
Если бы он мог, щелкнув пальцами, развеять все ее тревоги и страхи! Но в чудеса верят разве что малые дети – такие как Лилея.
Так что же привело Давину к нему? Отчаяние? Расчет? И смогут ли они, объединив усилия, сбросить с себя груз прошлого? Или этот груз раздавит обоих?
Терзаемый сомнениями, Джеймс проговорил:
– Ты должна знать, что я не смогу дать тебе никаких обещаний. – Он втайне рассчитывал на то, что она обидится и уйдет.
Но Давина нисколько не обиделась. Все так же сидела на краю его кровати и, обхватив плечи руками, смотрела в пол.
– Да, понимаю, – тихо сказала она.
– Тебе все равно, женюсь я на тебе или нет?
– Я знаю, чего хочу. Вернее… знаю, кого хочу. Я хочу тебя, Джеймс, вот и все.
– А по тебе, девочка моя, не видно, чтобы ты меня хотела, – с улыбкой заметил Джеймс.
Она улыбнулась ему в ответ, и он подумал: «Теперь-то она поймет, что лучше бы нам расстаться по-дружески, и уйдет восвояси».
Но Давина уходить не собиралась. Облизав губы, встала с кровати и, раскрыв объятия, шагнула к нему. От ее цветочно-пряного запаха голова Джеймса пошла кругом. А она смотрела ему прямо в глаза, в которых – он в этом не сомневался – видела одолевавшее его неистовое желание.
«Моя похоть отпугнет Давину, и этому безумию настанет конец», – промелькнуло у Джеймса. Но Давина и не думала отступать.
– Ты можешь хотя бы поцеловать меня? – прошептала она.
От сладкого предчувствия сердце его сделало кульбит, но сам Джеймс словно окаменел – он стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Давина же приблизилась к нему вплотную и, обвивая руками его шею, приподнялась на цыпочки.
– Джеймс, пожалуйста… – тихо прошептала она ему в ухо.
И тут он не выдержал – крепко прижал ее к себе, а она, запрокинув голову, посмотрела на него снизу вверх. Глядя в ее затуманенные страстью глаза, Джеймс почувствовал, что обойтись лишь поцелуем уже не сможет. Что же касается поцелуя… Он не мог не исполнить ее просьбу и потому, взяв ее лицо в ладони, прижался губами к ее губам. Губы ее тотчас же раскрылись – и свершилось чудо; он будто прозрел и увидел все в совершенно новом свете – ярком и радостном. И он вдруг осознал всю бессмысленность своей борьбы с зовом плоти. Давина же тем временем покрывала поцелуями его лицо, и каждый ее поцелуй он принимал с благодарностью и восторгом.
Сопротивляться желанию было мучительно трудно, однако это сопротивление придавало ощущениям особую остроту. Но Джеймс сдерживал себя вовсе не ради остроты ощущений; он делал это ради нее, Давины. Она сама к нему пришла – так пусть поведет его дальше, до самого конца. Он будет следовать за ней, каких бы титанических усилий ему это ни стоило.
– Джеймс, пожалуйста… – снова прошептала она. И тут же принялась освобождать его от одежды.
Джеймс умирал от желания прийти ей на помощь, однако терпел эту сладостную муку. Он чувствовал, что вот-вот утратит контроль над собой, но до того, как это произойдет, он должен был сказать ей правду.
– Я был обижен на тебя и зол, но мои чувства к тебе никогда не менялись, – прошептал он.
– Я безмерно тебе благодарна за то, что ты все еще меня хочешь… несмотря на все мои изъяны, – прошептала в ответ Давина, и по щеке ее скатилась слезинка.
– Господи, Давина, только не плачь! – воскликнул Джеймс.
Она ласково улыбнулась ему.
– Слезы мои – слезы радости, а не
