и смотреть на балкон, откуда его образ еще не успел исчезнуть. Буквально считаные часы назад его тело и мое… А теперь он, наверно, уже второй раз поел в самолете и готовился к посадке в аэропорту имени Джона Кеннеди. Я знал, что его переполняет грусть, когда он наконец поцеловал меня в последний раз в одной из туалетных кабинок в аэропорту Фьюмичино, и что даже если в самолете напитки и кино отвлекут его, оказавшись один в своей комнате в Нью-Йорке, он вновь ощутит тоску, и мне было невыносимо представлять его тоскующим, так же как ему, я знал, будет невыносимо думать о том, как я изнываю в нашей спальне, которая слишком быстро снова стала моей.

Кто-то приближался к камням. Я попытался подумать о чем-нибудь, чтобы развеять грусть, и мне в голову пришел забавный факт, что у нас с Вимини разница в возрасте ровно та же, что и у нас с Оливером. Семь лет. Через семь лет, подумал я, и вдруг почувствовал судорожный спазм в горле. Я нырнул в воду.

Телефонный звонок раздался после ужина. Оливер добрался благополучно. Да, в Нью-Йорке. Да, та же квартира, те же люди, тот же шум – к несчастью, та же музыка, льющаяся с улицы – вам, наверно, слышно. Он высунул трубку в окно и дал нам насладиться латиноамериканскими ритмами Нью-Йорка. Сто четырнадцатая улица, сказал он. Собирается вечером сходить куда-нибудь с друзьями. Мать с отцом разговаривали с параллельных телефонов из гостиной, я – из кухни. Здесь? Ну, сам знаешь. Обычный ужин с гостями. Только что ушли. Да, здесь тоже очень жарко. Отец выразил надежду, что это принесло свои плоды. Это? Проживание с нами, пояснил отец. Лучшее, что со мной случалось. Если бы можно было, я бы вскочил в тот же самолет не меняя рубашку, только захватил бы купальные плавки и зубную щетку. Все рассмеялись. С распростертыми объятиями, caro[41]. Шутки сыпались с обеих сторон. Ты знаешь нашу традицию, пояснила мать, ты непременно должен вернуться, хотя бы на пару дней. Хотя бы на пару дней означало не более, чем на пару дней – но она говорила искренне, и он знал это. «Allora ciao, Oliver, e a presto, ну счастливо, Оливер, и до скорого», – сказала она. Отец почти в точности повторил ее слова, затем добавил: «Dunque, ti passo Elio – vi lascio, теперь оставляю тебя с Элио». Я услышал щелчки двух телефонных аппаратов, линия была свободна. Как тактично со стороны отца. Но внезапно оказавшись в одиночестве перед разделявшим нас временным барьером, я ощутил скованность. В полете все было хорошо? Да. Еда отвратительная? Да. Думал ли он обо мне? Я исчерпал все вопросы и не нашел ничего лучше, как спросить об этом. «А ты как думаешь?» – уклонился он от ответа, как будто боялся, что кто-нибудь может случайно снять трубку. Вимини передает ему привет. Очень расстроена. Завтра куплю ей что-нибудь и отправлю экспресс-почтой. Никогда не забуду Рим, до конца моих дней. Я тоже. Тебе нравится твоя комната? Как сказать. Окно выходит на шумный внутренний двор, нет солнца, негде развернуться, не знал, что у меня столько книг, кровать теперь слишком маленькая. Вот бы мы могли начать все сначала в той комнате, сказал я. Высовываться вечерами в окно, плечом к плечу, как тогда в Риме – каждый день моей жизни, сказал я. Моей тоже. Рубашка, зубная щетка, нотная тетрадь, и я вылетаю, так что не искушай меня. Я взял кое-что из твоей комнаты, сказал он. Что? Никогда не догадаешься. Что? Сам поищи. А потом я произнес: Я не хочу тебя потерять – не потому что мне хотелось сказать ему это, но потому что молчание бременем легло между нами, и так было проще всего заполнить паузу – поэтому я сказал это. Мы будем писать друг другу. Я буду звонить с почты, меньше шансов, что нас подслушают. Зашла речь о Рождестве или о Дне благодарения. Да, на Рождество. Но его мир, до той минуты казавшийся отделенным от моего лишь тонкой мембраной, не толще полоски кожи, снятой однажды с его плеча Кьярой, вдруг отодвинулся от меня на несколько световых лет. К Рождеству все может измениться. Дай мне в последний раз послушать шум из твоего окна. Я услышал треск. Дай мне услышать звук, который ты издал, когда… Слабый, приглушенный звук – вдруг соседи услышат, сказал он. Мы рассмеялись. Кстати, они меня ждут, я должен идти. Лучше бы он вообще не звонил. Мне хотелось, чтобы он снова произнес мое имя. Я собирался спросить его, теперь, когда мы были далеко друг от друга, что произошло между ним и Кьярой. Я также забыл спросить, куда он положил свои красные купальные плавки. Скорее всего, он забыл и увез их с собой.

Сразу по окончании нашего разговора я поднялся к себе, чтобы проверить, что он забрал, что будет напоминать ему обо мне. Потом увидел светлое пятно на стене. Господи. Он взял вставленную в рамку старую почтовую открытку с изображением уступа Моне, датированную приблизительно 1905 годом. Один из предыдущих летних гостей откопал ее на каком-то блошином рынке в Париже два года назад и послал мне в качестве сувенира. Поблекшая цветная открытка изначально была отправлена в 1914 году – на обороте имелось несколько торопливых, пожелтевших строчек на немецком, адресованных некоему доктору в Англии, рядом с которыми американский студент черными чернилами написал послание для меня – Вспомни обо мне однажды. Открытка будет напоминать Оливеру о том утре, когда я впервые признался. Или о том дне, когда мы проезжали мимо уступа, делая вид, что не замечаем его. Или о том дне, когда мы решили устроить там пикник и поклялись не прикасаться друг к другу, чтобы получить большее наслаждение лежа в постели позже днем. Я хотел, чтобы картинка находилась у него перед глазами все время, всю его жизнь, напротив рабочего стола, постели, везде. Вешай ее повсюду, где бываешь, думал я.

Разгадка пришла ко мне ночью, во сне, как обычно. До тех пор я об этом не задумывался. И тем не менее все было у меня под самым носом целых два года. Его звали Мейнард. Однажды после обеда, очевидно, зная, что все в доме отдыхают, он постучал в мою стеклянную дверь и спросил, нет ли у меня черных чернил –

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату